Этот слащавый мир: как формируется строгое международное право

Политический класс, октябрь 2008

Есть в этнологии явление, которое можно назвать «сладкий мир». Возникает оно нечасто, но все-таки встречается. Его причиной служит спонтанное и быстрое по времени скопление на одной территории групп мигрантов, имеющих как общие, так и глубоко отличные черты. Такая ситуация предполагает перманентный конфликт, поскольку схожесть не позволяет игнорировать друг друга, а различия мешают примиряться с представителями отдельных групп переселенцев. Чтобы жизнь не превращалась в сплошную свару, способом снятия напряженности является подчеркнуто ласковое, даже слащавое отношение между людьми - дабы случайно не задеть за живое и не спровоцировать мордобой.

Удается это не сразу, порой конфликты нарастают. Но потом некоторые из приемов, выработанные в этом «сладком мире», закрепляются как обычное правило поведения и оформляются в этикет, уже никак эмоционально не окрашенный. Так было в Ереване, когда в 1950-1960-е годы в него съезжались представители армянских диаспор со всего света, и население города за 20 лет выросло примерно в три раза. Думаю, нечто подобное было в свое время и в Израиле. То есть в Армении и Израиле получилось, но в очень многих странах не получилось - все неудачные примеры и не перечислишь: подобные внутрикультурные контакты выглядят как обычные межэтнические конфликты, коих бессчетное количество. Кстати, политкорректность, над откровенной слащавостью которой мы зубоскалим, начинает ослаблять межгрупповую конфликтность - во всяком случае, в США, что выразилось, в частности, и в избрании президентом темнокожего.

Казалось бы, трудно представить, как такой этнологический экскурс можно применить к анализу внешней политики. Но события последнего времени просто вопиют, чтобы взглянуть на них именно с такой необычной точки зрения.

Почти каждый день приносит вести, подозрительно напоминающие этот «сладкий мир» в момент его зарождения. И если мы за несколько десятилетий не добьемся того, чтобы слащавость утратила свой эмоциональный налет и превратилась в простой политес (а в нашем случае - в обновленный писаный и неписаный свод международного права), то разрастающиеся с каждым годом кризисы нас раздавят.

Иран: наградить или разбомбить?

Американские и иранские дипломаты, как того желал Барак Обама, сидели за одним столом. Более того, два высокопоставленных представителя делегаций 40 минут пообщались наедине и были достигнуты потрясающие договоренности: Иран станет направлять уран низкого обогащения в Россию, а топливные элементы будут изготавливаться во Франции. Иран - таков был сигнал - готов к сотрудничеству по обогащению урана. Да вроде все ясно: устная договоренность есть (никакой другой за день встречи и не могло быть), вероятность обмана минимальна, потому что конкретные детальные договоренности начнут вырабатываться уже потом. На сегодня это чистая победа. И что теперь делать? «Вести переговоры, вводить санкции или начинать войну? В США после женевских переговоров с участием Ирана ведутся дискуссии, какая стратегия верна», - отмечает Der Spiegel, рассматривая, кажется, перечисленные возможности как равновероятные.

Пресса полна недоверия, хотя ждать конкретных результатов не так-то долго. Но все-таки ясно звучит мнение: «Встреча в Женеве наконец-то позволила начать серьезные переговоры с Западом под руководством США, а Тегеран впервые выразил желание обсуждать свою ядерную программу. Несмотря на напряженность накануне встречи, - пишет L'Humanite, - первый этап диалога пройден».

А если перестать бояться?

Но есть и весомые свидетельства изменений на ментальном уровне. «Почему атомная бомба у Ирана всенепременно станет спусковым крючком ядерной гонки вооружений на Ближнем Востоке? Принято считать, что арабы-сунниты, опасаясь усиления персов-шиитов, будут стремиться к созданию собственного оружия. Однако, - подчеркивает The Boston Globe, - арабские страны не поторопились включиться в аналогичную гонку вооружений после того, как у Израиля появилось ядерное оружие. <...> На основании чего выдвигается тезис, что ядерный арсенал Израиля не выступил фактором сдерживания для Ирана? Чаще всего говорят: иранцы - фанатики, которые не остановятся и перед совершением национального суицида. <...> Но иранское общество очень расчетливо и рационально. <...> Также непонятно, почему считают, что Иран, располагая бомбой, отдаст ее террористам. <...> У Тегерана не больше причин передавать бомбу «Хезболле», чем было у Вашингтона в отношении контрас в Никарагуа».

Можно с приведенными рассуждениями соглашаться, а можно спорить, но главное - найти позитивный настрой, уйти от истеричности, что, к счастью, начинает происходить у определенной части западного общества. Кстати, вывод The Boston Globe делает сколь пессимистичный, столь и реалистичный: «Санкции не остановят Иран, который, даже если его удастся переубедить, все равно вскоре будет располагать необходимыми для создания атомной бомбы технологиями. Учитывая, что у Ирана нет союзников, а войска США расположены у его западных и восточных границ, можно понять желание Тегерана создать собственную ответную угрозу. Как в свое время сказал президент Пакистана Зульфикар Али Бхутто, народ его страны, скорее, будет есть траву, нежели останется без ядерного оружия. Кстати, - добавляет The Boston Globe, - если посмотреть детальнее, то пакистанская бомба с большей вероятностью может попасть в руки террористов».

Будет у Ирана бомба, но он не будет ее использовать. Будут ядерные бомбы и у других стран, но они также не будут их использовать. В том числе потому, что меняется мир. Переговоры в начале октября ведут не к тому, что Иран откажется от ядерной программы, а к тому, что она останется всего лишь символом его национальной гордости. Почти как у французов, для которых чрезвычайно значима принадлежность к ядерным державам, но которые даже в самом страшном сне не готовы применить свое ядерное оружие.

Да, возможно, правы журналисты, которые, как обозреватель The Times, уверяют: «Дипломатия забила один гол, а Иран - два: он выиграл еще полгода на продвижение своей полусекретной ядерной программы. Тегеран виртуозно обратил в свою пользу крайние сроки и непреложные условия, поставленные ему Западом». Но это уже не важно. Главное, что создается новая ментальность. Страхи отступают, а на смену им приходит слащавость, которая через несколько лет превратится в этикет. Не стоит забывать, что мы давно живем в некоем подобии такой слащавости - уже многие десятилетия атомная бомба спасает нас от большой войны.

Корейская опера

Говоря о сделке с Ираном, стоит вспомнить только что высказанное Северной Кореей согласие на возобновление шестисторонних переговоров, если переговоры между КНДР и США окажутся успешными. Американцы, со своей стороны, тут же выразили готовность немедленно приступить к делу. Вместе с тем в КНДР завершаются работы по восстановлению ядерных объектов в Йонбене, где находятся основные мощности для реализации атомной программы страны. И не то чтобы это кого-то сильно волновало. Зато особое значение придается тому, что договоренность о шестисторонних переговорах между Ким Чен Иром и Вэнь Цзябао была достигнута в опере, которую выбрались послушать оба лидера. «Враждебные отношения между КНДР и США должны с помощью незамедлительных двусторонних переговоров стать мирными связями», - заявил в антракте агентству KCNA Ким Чен Ир.

Во что превращается ПРО

Еще важнее и Ирана, и Северной Кореи отказ Америки от строительства третьего позиционного района. Очень вероятно, что он не получился бы у американцев функционально пригодным ни против России, ни против Ирана. Но он символизировал определенный взгляд на мир: стремление США обеспечить себе возможность безнаказанного ядерного удара. Практически невероятно, что они добились бы своей цели, но между нашими странами прекратился бы диалог и началась бы игра в догонялки. Они развивали бы преимущественно оборонительное оружие, поскольку российскую ПВО уже в скором времени им преодолеть было бы несложно. А мы, не имея средств на совершенствование дорогостоящих оборонительных систем с их звездными составляющими, развивали бы наступательное вооружение, которое требует меньше денег, зато больше мозгов. То есть на каждый шаг Америки в реализации ее ПРО мы должны были бы отвечать новой разработкой, этот новый элемент ПРО преодолевающей.

Обама фактически отказался от самой идеи догонялок. На сегодняшний день система ПРО Обамы рассчитана на оружие средней и меньшей дальности, которого ни у нас, ни у Америки согласно соответствующему договору нет. И если оно нам и нужно (поскольку имеется у соседей), то никак не против Америки. Что же касается новой конфигурации ПРО США, то американская сторона, как сказал заместитель министра обороны США Александр Вершбоу, «ожидает дальнейших консультаций с Россией, чтобы еще более детально разъяснить характеристики новой системы. <...> Это новая система, и мы полностью готовы вести консультации с Россией, отвечать на любые вопросы и изучать возможности для сотрудничества». Подобное говорит и Роберт Гейтс.

Тут, конечно, налицо фальшь. Американцы хотят создать именно свою систему ПРО, а союзников оставить в меру пассивными - просто прикрыть их ядерным зонтиком. Мы же хотим одну ПРО на двоих (или на троих - если считать Европу), то есть ту самую систему безопасности, о которой давно говорил Дмитрий Медведев и которая, по его мысли, должна прикрывать три части европейского мира (собственно европейскую, американскую и российскую). И конечно, американцы попытаются нас обмануть, а значит, правы те, кто им не верит. Мы тоже хотим обмануть их, но, похоже, не знаем как. В конце концов, две соперничающие державы просто должны стремиться надуть друг друга.

Поэтому нынешняя идиллия перерастет в яростные конфликты.

Эмоциональные перепады нового мира

Недавно произошло огромное недоразумение. (Без недоразумений в слащавом мире никак не обойтись.) Американский военный еженедельник Defence News написал со ссылкой на Александра Вершбоу, что Пентагон «добавил Украину в список стран, в которых могут быть размещены элементы раннего предупреждения о пуске ракет». Журналисты тут же превратили эту информацию в сенсацию - мол, радар из Чехии переместится на Украину, а значит, ПРО придвинется к России еще ближе. Появились сведения (правда, опровергнутые Defence News) и о предстоящем размещении на Украине ракет Patriot. Между тем официальный представитель Министерства обороны США Шон Тернер заявил, что в Defence News слова Вершбоу были искажены и на самом деле заместитель министра обороны США имел в виду подключение стран, у которых есть собственные радиолокационные станции, к общей системе раннего предупреждения, включая Габалу и Армавир.

Любопытна и другая страшилка, типичная для слащавого мира. Вершбоу заметил, что первоначально в Москве наблюдалась эйфория по поводу решения администрации Обамы отказаться от планов размещения противоракет в Польше и радара ПРО в Чехии. Однако, по его словам, российские официальные лица затем осознали, что новый план предусматривает развертывание у границ РФ еще большего количества ракет, в том числе и зенитно-ракетных комплексов Aegis морского базирования. «Я думаю, что эйфория проходит», - добавил он.

Однако при непредвзятом взгляде на ситуацию нет повода для ухмылок о напрасной эйфории. Число зенитно-ракетных комплексов у наших границ в любом случае увеличится, но они - как отмечалось выше - предназначены для перехвата ракет средней и меньшей дальности и, следовательно, российским баллистическим ракетам не угрожают. Неприятна (но не более того) дальнейшая милитаризация Северного и Балтийского морей, но она мало что меняет, так как в Великобритании имеются элементы системы ПРО.

Кроме того, зонтик должен прикрыть все заинтересованные страны, в том числе и Китай, о котором все дипломатично молчат, но арсенал которого по мере снижения российского и американского арсеналов начинает к ним приближаться. Но в итоге ядерный зонтик должен покрыть весь мир.

Однако не о том речь. Такой зонтик - дело далекого будущего. Важно другое: мы в вопросах вооружения уже время от времени находимся в области конструктивной политкорректности. И даже если нахождение в этой области продлится недолго, мы должны запомнить вкус и цвет такой политкорректности. Может, тогда получится перейти на язык слащавости и общаться на нем даже при самых бурных склоках. А со временем такой язык превратится в этикет и в международное право.

Евросоюз навязывает свои алгоритмы

С точки зрения политкорректности и слащавости важно и ирландское голосование по Лиссабонскому договору. И хотя, как выяснилось, итоги голосования - еще не конец и договор может быть отклонен Чехией или Британией, «длящаяся 8 лет сага об этом договоре может быть понята и иначе, - настаивает The Financial Times, - едва лишь ЕС возьмется за что-то, он держится мертвой хваткой. <...> И теперь Европейский союз может продвигаться дальше согласно своему плану установления мирового господства».

А это, в свою очередь, - распространение политкорректности и слащавости на весь мир, ибо Жан Монне, отец-основатель ЕС, верил в то, что европейское единство является не конечной целью, но «лишь этапом на пути к организованному миру будущего». «Его преемники в Брюсселе не делают секрета из того, что, по их мнению, наднациональное управление в ЕС должно стать моделью для остального мира», - утверждает The Financial Times, называя G20 «троянским конем Европы», «глобальной версией саммита Евросоюза». «Процессы, инициируемые на саммитах ЕС, продвигаются скромными шажками, но через годы приводят к серьезным политическим последствиям. То же самое может произойти и с решениями, принятыми» G20.

Политкорректность пробуждает добро и зло

Специальная комиссия Евросоюза под руководством Хайди Тальявини, занимавшаяся расследованием обстоятельств грузино-российского вооруженного конфликта в августе 2008 года, представила итоговый доклад о проделанной работе. Комиссия получила красноречивое наименование «миссия правды». Впервые за десятилетия мир, невзирая на порожденные соперничеством и разницей ценностей границы, пожелал узнать правду о последнем по времени крупном региональном конфликте. А это значит, что холодная война действительно закончилась и политкорректности предстоит приспособиться к новой реальности по двум причинам.

Во-первых, потому что по итогам холодной войны выявились серьезные пробелы в международном праве. Как значится в преамбуле к документу, «начиная с 1945 года многие государства вели боевые действия под предлогом защиты своих граждан за рубежом, и в ряде случаев законность этих действий вызывала споры. Определенного международного закона по данному поводу не существует».

Во-вторых, из-за взрывоопасности самого по себе непредвзятого (или хотя бы претендующего на непредвзятость) стремления к истине. Если выводы Хайди Тальявини были всеми, кроме Грузии, восприняты спокойно и признаны объективными, то заслушанный спустя несколько дней после отчета комиссии ЕС доклад комиссии ООН под руководством Ричарда Голдстоуна по расследованию конфликта в секторе Газа вызвал у многих политиков бурное возмущение. Голдстоун и его помощники на 575 страницах подробно описывают израильские удары по сектору Газа и ответные ракетные залпы ХАМАС по израильским городам и населенным пунктам. Комиссия Голдстоуна обвиняет обе стороны в совершении военных преступлений. Впервые с 11 сентября 2001 года структура, созданная ООН, при рассмотрении конкретного вооруженного противостояния однозначно призвала придерживаться международного права и в случае асимметричного конфликта, а также указала на необходимость обеспечивать максимальную защиту гражданского населения, даже если в результате этого возрастает риск для собственных военнослужащих. США взяли это правило на вооружение в Афганистане. Так почему же Израиль не должен ему следовать?

То есть политкорректность способна вызывать не только смягчение, слащавость, но и злость и ярость, и так будет до тех пор, пока она не начнет превращаться в безэмоциональный этикет - подоплеку международного права.

Следствие «миссии правды»: признание Абхазии и... Карабаха

Зато из наработок комиссии Хайди Тальявини стало ясно, что имел в виду Дмитрий Медведев, когда говорил о неделимости безопасности. В интервью Der Standard немецкий правозащитник Отто Лухтерхандт, принимавший непосредственное участие в работе комиссии ЕС, указывает на уроки, которые стоит извлечь из кавказских событий августа 2008 года. «К сожалению, - констатирует эксперт, - на примере развития событий в Нагорном Карабахе, третьем опасном очаге напряженности на Кавказе, приходится признать, что из войны в августе 2008 года не было извлечено серьезных уроков. Президент Азербайджана Ильхам Алиев в середине июля этого года, выступая в Лондоне, недвусмысленно дал понять, что не исключает военного решения конфликта». После подписания протоколов между Арменией и Турцией, где эксплицитно Карабах не поминался, Алиев снова намекнул, что конфликт может перейти в более жесткие формы. «Война между Россией и Грузией, - продолжает Лухтерхандт, - началась, в числе прочего, и потому, что Саакашвили так и не заключил с Абхазией и Южной Осетией соглашения об отказе от применения оружия и Запад это допустил. И теперь с молчаливого попустительства Запада Алиев при поддержке Турции и других стран вооружает свою армию, что может привести к тому, что он, подобно Саакашвили, решится действовать, пока мировое сообщество дремлет».

То есть между Россией и НАТО необходимо сотрудничество ради обеспечения равной безопасности. Отсутствие такого сотрудничества и привело, по словам Дмитрия Медведева, к возникновению войны на Южном Кавказе. А поскольку нагорнокарабахский конфликт практически не имеет шансов дипломатического разрешения (ведь практически все козыри в руках у армян), следует позаботиться о том, чтобы Алиев не прибегнул к вооруженному нападению. Сентиментальная ссылка на то, что в Карабахе и прилегающих к нему районах нет азербайджанского населения, могла бы стать основой для важного международно-правового положения - более ясного, чем территориальная целостность или право на самоопределение: присутствие государства либо есть, либо его нет, население соответствующей национальности либо есть, либо его нет. А легенда, как это исторически произошло, будет в свое время унесена из международного права вместе с изначально неотъемлемой от нее слащавостью. Как в сознании немцев по поводу Восточной Пруссии.

Этого, разумеется, нет в выводах комиссии ЕС, поскольку ее тема - Южная Осетия. Но это обстоятельство не должно препятствовать пониманию того, что перед нами срочная задача, которую Россия и Европа должны решать вместо пустой говорильни минского процесса, пока не заговорило оружие.

Но в качестве прецедента Отто Лухтерхандт рассматривает не Нагорный Карабах, о котором так взволнованно пишет, и - что более удивительно - не Южную Осетию, экспертом по которой является. Он разбирает тот случай, который легче всего объяснить с точки зрения формирования международного права, а именно Абхазию. Отто Лухтерхандт особо оговаривает, что Россия вряд ли признала бы независимость обеих республик, если бы не разразилась война. Во-первых, Москва не хотела утратить возможность влиять на внутреннюю политику Грузии, а во-вторых, теперь ей приходится содержать обе территории. Включение Абхазии в европейскую семью народов Отто Лухтерхандт считает приоритетом: «Признание независимости Абхазии европейскими государствами в отличие от проводимой сегодня политики не ускорило бы процесс ее интеграции с Россией, а способствовало бы снижению напряженности». С Южной Осетией, отмечает эксперт, ситуация сложнее из-за непосредственной близости к ней Северной Осетии, входящей в состав РФ. Однако Отто Лухтерхандт не исключает, что в обозримом будущем европейские государства признают независимость обеих республик.

Вопрос поставлен. Европа не сможет просто так от него отмахнуться. Он, возможно, станет предметом нудных споров или яростной полемики. Скорее всего, он забудется до следующей взрывоопасной ситуации, а потом поднимется вновь. Вполне вероятно, что его напомнит какая-то неувязка в Косово. Проблема в том, что пока нет универсального политкорректного слащавого способа такие вопросы решать.

Долго шел яростный спор вокруг Косово - на повышенных тонах, грубо, без всяких попыток создать свою «миссию правды». Но спор о Грузии был бы еще более груб, если бы не «миссия правды», потому что многим спорщикам пришлось замолчать. А возможно, спор, который с легкой руки Лухтерхандта может вылиться во внутриевропейское препирательство о признании отколовшихся от Грузии частей будет не менее жестким по существу, но более сладким по форме. Потому что это уже вопрос не прецедента, а принципа. Теперь Евросоюзу - а вместе с ним и России - придется искать единые подходы к проблемам (включая Косово), которые зачастую не имеют однозначно справедливого решения. И тут главное - сохранить мягкий сладкий политес, который во многом является основой для выработки конструктива. Такие подходы пока будут слащавыми и жалостливыми (а именно жалостливым выглядит призыв Отто Лухтерхандта к Европе признать Абхазию). А со временем этот прецедент станет примером строгого пункта международного права.

Из фарса в закон

Странная выпала нам в этом году осень. Во внешней политике произошло столько прорывов, сколько не было за многие годы. Вероятнее всего, вскоре они покроются дымкой тумана, неразберихи и очередной сумятицы, и эти прорывы уже трудно будет отличать друг от друга и корректно связывать в цепочку. Но ни одно из этих событий не пройдет даром. Все вместе они показывают, что в международном праве назрел гигантский кризис, нарыв и его внезапно прорвало. И теперь мы, возможно, будем жить в эпоху самых нелепых конфликтов и подчеркнутой ласковости вперемешку. А до того, когда из пресловутой слащавости выкристаллизуются четкие, всем понятные, строгие нормы, наше поколение может и не дожить.

Рассмотренные случаи могли бы показаться результатами работы трудолюбивых и умных дипломатов, если бы не произошли все сразу. А так они могут восприниматься как фарс, поскольку допускают массу толкований, которые противоречат сами себе и друг другу.

Аналитики поспешили применить привычные схемы: дескать, Обама обменял ПРО на Иран. (Как это технически возможно - не обсуждалось.) Зачем? Вот вопрос вопросов. Для чего Америка сменила не лишенную смысла военную программу, которую из-за дороговизны могла бы просто отложить? Чтобы дать возможность России и Франции подзаработать на иранском атоме, если распространение ядерного оружия уже не остановить? А на что обменяли Ким Чен Ира и «миссию правды»? На кого обменять Саакашвили, если весь мир только и ломает голову над вопросом, кого поставить на его место? На что обменяют Пакистан, если его народ готов ради своей бомбы есть траву? Что такое сама эта бомба, если ради нее народы готовы перейти на подножный корм, хотя никогда ее и не применят, а богатые страны почитают своей гордостью - и вместе с тем тоже никогда не применят? Чтобы не было большой войны, бомбу достаточно иметь двум странам - России и Америке. Но чтобы не было средних и малых войн, ее надо позволить иметь всем. Не будь бомб у Индии и Пакистана, сейчас бы от них только перья летели... Наверное, чтобы международные отношения приобрели твердые законные основания - в чем и состоит миссия великих держав, - отдельные несуразицы должны быть сперва доведены до фарса.

Все это нуждается в новом осмыслении.

Мир сегодня напоминает большой город, где собрались дети самых разных народов. И произошло это через много тысяч лет после того, как их предки решили строить Вавилонскую башню и наказал их Бог, разделив на языки, дав разные наречия и обычаи. Пока земля была разделена труднопреодолимыми расстояниями, воевали в основном соседи. Когда появились быстрые средства передвижения, за полвека случились две мировые войны. И тогда из жалости Бог разделил народы еще больше, дав им средство полностью уничтожить друг друга или... И слава атомной бомбе, иначе я бы не писала эти строки, а вы бы не читали, ибо все мы уже давно полегли бы на очередной мировой.

В условиях же, когда воевать боязно, а мир повидать хочется, племенам надо друг к другу приспособиться. Заговорить друг с другом слащавым языком, выяснить отношения в самой ласковой форме, перейти на время на язык дебилов, обижать, оскорблять, поносить, но бояться затронуть тонкие струны души, от которых все зависит, а в случае серьезной психологической опасности перевести ссору в свару, а свару - в фарс. Слащавость - это защитный механизм, прикрывающий действительно важное. За ней начинается неприкосновенное, которое, как известно из этнологии, проявляется сначала в виде игрового, а потом и вдумчивого комплекса традиций. Так, казалось бы, из ничего, из воздуха, из фарса берутся традиции, которые могут порой казаться древними, исконными, но на деле являться новым сводом правил.

В нашем случае - правил международной жизни. Сейчас они зарождаются на наших глазах из смеси правды-небылицы, из дискурса, когда нарочито слащавый язык сочетается с откровенно грубым. Доклад комиссии ЕС, который был составлен под руководством опытнейшего дипломата, ювелира своего дела швейцарки Хайди Тальявини, отличается специфической слащавостью, ибо она искренне не хотела обидеть ни одну из сторон. Но для Тальявини важнее всего была правда - неигровой, а значит, недостаточно сентиментальный, недостаточно слащавый элемент. И она наталкивается на едва находящуюся в рамках приличия брань Саакашвили. Ключевой момент сегодня - столкновение слащавости с извечным человеческим стремлением к прямолинейности правды-лжи. Что происходит? Ложь отпадает вместе с фарсом: чем больше Саакашвили на все лады глумится над докладом «миссии правды», тем больше люди верят докладу и тем больше убеждаются в виновности грузинского лидера, даже когда он говорит правду. Чем спокойнее русские реагируют на критику «миссии правды» (да, Россия использовала кассетные бомбы - она не подписалась под соглашением об их запрете, как все европейцы; да, ей не удалось предотвратить все этнические чистки - что в боевых условиях и невозможно; да, она зашла на территорию собственно Грузии - ибо не видела другого способа угомонить агрессора), тем больше эти спокойные аргументы и восприятие укора комиссии ЕС уже самой своей сдержанностью, с одной стороны, и признанием некоторой собственной неправоты - с другой трансформируются в своеобразную вариацию старинной традиции, которую - если подправить, избавить от перегибов - можно будет считать каноном.

Вот так канон и складывается. И потому одной из основ для формирования нового международного права становятся слова России. И в этом сейчас наша основная внешнеполитическая миссия. А также в том, чтобы настойчиво и последовательно подводить Америку к мысли о безальтернативности полюбовного решения проблемы ПРО, неизбежности превращения обеих держав в союзниц, необходимости создавать мировую систему безопасности вместе - когда ядерное сдерживание более невозможно, защита от помешанных всегда кстати. И тогда они начнут совершенствовать международное право, дополняя то, что было упущено в годы холодной войны, и то, что стало актуальным именно сегодня, совместными усилиями преобразовывая международные организации, активно используя опыт Европы как единственного действенного наднационального образования, давая возможность европейцам развернуться во всю мощь, не толкаясь на постсоветском пространстве, а транслируя через механизм «большой двадцатки» свои модели на весь мир. Для Европы все иное - фарс, кроме того, что интересует ее более всего. А интересует европейцев не Лиссабонский договор вообще, не количество еврокомиссаров в частности, а возможность, как это и было исторически, влиять на мир своими моделями и алгоритмами восприятия жизни. Обычно это бывало благотворно. Такой возможности тоже найдется место в международном праве - при условии, что найдется место и «миссии правды».

А вот что действительно не смешки-пересмешки, это Афганистан и Пакистан. Потому что пакистанское ядерное оружие может попасть к тем, для которых наши политкорректность и этикет, наше международное право яйца выеденного не стоят. И тут связанная с предоставлением транспортных коридоров стадия слащавости между нами, минуя политкорректность и этикет, должна опережающими темпами превратиться в союз стран, которые нельзя тронуть именно потому, что у них уже давно есть ядерное оружие и они умеют с ним корректно обращаться.

Остальные законы могут немного подождать. Они не должны складываться быстро, они должны складываться качественно.

А Нобелевскую премию мира Бараку Обаме дали не за то, что он предложил избавить мир от атомной бомбы (то есть не за вещь нереальную и сомнительную по своей полезности), не как аванс за налаживание мира (потому что пока ни из чего не следует, что он наладил хотя бы что-то конкретное), а за то (вероятно, подсознательно), что он уже сделал и сделал как нельзя лучше: внес в мир ту самую слащавость, которая станет любезностью, политкорректностью, безэмоциональной манерой поведения, этикетом, а затем - международным правом.

Светлана Лурье