Игра в "кошки-мышки": модели русской крестьянской колонизации в XIX — начале XX веков

Лурье С.В.
доктор культурологии, кандидат исторических наук.
Институт социологии РАН.

Аннотация.
Статья рассматривает специфику русской крестьянской колонизации в XIX — начале XX веков, преимущественно в Средней Азии, включая приемы земледелия на новых местах оседлости.

Ключевые слова. Крестьянство, крестьянская колонизация, сельское население.

The game of “cats vs mice”:
Russian models of peasant colonization
in the XIX — early XX centuries

Lourie S.V.
Doctor of culturology, Candidate of History Sciences.
Institute of Sociology, The Russian Academy of Sciences.

Abstract. The article considers the specifics of Russian peasant colonization in XIX — early XX centuries, mainly in Central Asia, including agricultural techniques in their new places of settlement.

Keywords: peasantry, peasant colonization, rural people,.

История России есть «история страны, которая колонизируется» [2, 3]. Так, переселение из Рязанской губернии началось уже в то время, когда многие из селений здесь не имели устойчивого вида. Переселение из Курской губернии началось как раз с того времени, когда закончился здесь процесс колонизации. Русские переселения были не эмиграцией, а имели характер простого перехода с одного места жительства на другое: «Новые территории, приобретаемые русскими, являются в полном смысле слова продолжением России» [2, 6].

Русский путешественник по Средней Азии описал замечательную сцену, как русские крестьяне-переселенцы едут в только-только занятый Мерв: “Смелые русаки без раздумья и ничтоже сумняшись валили из своей Калуги в Мерву, как они называли Мервь, движимые темными слухами, что вызывают сюда в «забранный край» народушко российский на какие-то царские работы” [3, 254]. Надеются крестьяне, что будут возмещены им потраченные на дорогу деньги и даны особые государственные льготы. А льгот никаких и в помине нет, и никто в новом “забранном” крае переселенцев не ждет...

Эта сцена очень типична. Так, “первые крестьянские просьбы о переселении в Сыр-Дарьинскую область относятся еще к 1868 году” [12, 199] — году завоевания. В том же 1868 году, непосредственно после завоевания, первые русские колонисты переселились в Семипалатинскую область: “242 семьи из Воронежской губернии прибыли в Верный” [4, 111]. Что же касается других регионов Средней Азии, то к 1914 году 40% населения Киргизской степи и 6% населения Туркестана [очень густо заселенного] составляли русские, в большинстве своем земледельцы [10, 337]. “С 1896 по 1916 годы более миллиона крестьян, пришедших из России, осели в районе Асмолинска и Семипалатинска” [11, 160]. И в целом “скорость, с которой русские крестьяне… заселяли районы, присоединенные с помощью силы, заставляла стираться грань, отделявшую колонии от метрополии” [13, 456].

Как указывал исследователь русской крестьянской колонизации, переселенческие движения России, в отличие от Западной Европы, “были издревле и остаются до сих пор явлениями внутреннего быта” [2, 4]. Однако это “явление внутреннего быта” имело очень своеобразный характер. По точному замечанию историка, бегство народа от государственной власти составляло все содержание народной истории России [5, 1]. Вслед за народом шла государственная власть, укрепляя за собой вновь заселенные области и обращая беглых вновь в свое владычество. Начиная с первого правительственного указа о запрещении переселений и утверждении застав (1683 г.), первыми его нарушителями “были царские же воеводы, о чем хорошо знало и центральное правительство. Воеводы вместо того, чтобы разорять самовольные поселения (...) накладывали на них государственные подати и оставляли их покойно обрабатывать землю” [5, 1].

Это естественно, поскольку “нигде русское движение не было исключительно военным, но всегда вместе с тем и земледельческим” [9, 57]. Но при всей важности для государства народной колонизации (без которой “казенная колонизация не имела бы поддержки и стерлась бы” [2, 11], идет словно бы игра в “кошки-мышки”. Вплоть до XX века “переселенец тайком бежал с родины, тайком пробирался Сибирь по неудобным путям сообщения” [6, 61]. До конца 80-х годов XIX века “ходоки и организаторы мелких переселенческих партий приравнивались к политическим агитаторам и выдворялись на родину по этапу” [6, 62].

Когда же государство, наконец, разрешает переселение официально, оно все-таки не управляет процессом. Исследователь переселений начала XX века продолжает говорить о “вольной колонизации”: “От тундры до пустыни идет вольная русская колонизация; я говорю вольная, так как дело Переселенческого Управления сводится к неполному удовлетворению спроса” [3, 136].

Поскольку колонизация зачастую оставалась “вольной”, то переселенцы в новых “забранных” краях были в большинстве случаев предоставлены сами себе и успех предприятия зависел, в частности, от “их умения и средств входить в сделки с аборигенами” [6, 62]. В качестве типичной описывалась следующая модель образования русских поселений: “Влиятельный киргиз привлекает или из жалости принимает два-три двора, входит во вкус получения дохода за усадьбу, покос или пашню деньгами или испольной работой, расширяет дело все более и более, пока заимка не превращается в поселок из 20-30 и более дворов” [6, 71]. С другой стороны, описывая историю русских поселений, автор начала XX века отмечает поразительное упорство, с которым крестьяне отстаивали свое право жить на понравившейся им земле: “Первые годы, незнакомые с условиями жизни, переселенцы [в Муганскую степь, Закавказье] страшно бедствовали, болели лихорадкой и страдали от преследований туземцев, но в течение времени они понемногу окрепли и настоящее время Петропавловское является зажиточным селением” [7, 125]. Русские крестьяне, однако, быстро и легко ассимилировались в бытовом плане, и, особенно, хозяйственном: начинали выращивать местные сельскохозяйственные культуры и учиться у местных жителей местным приемам земледелия.

Что же толкало русских крестьян оставлять насиженные места и отправляться на Кавказ, в Закаспийскую область, Туркестан, Сибирь, Дальний Восток?

Традиционно, в качестве главной причины крестьянских переселений называется безземелье, но среди переселенцев часто преобладали сравнительно хорошо обеспеченные землей государственные крестьяне. Кроме того, безземелье — это причина постоянно действующая, переселения же носили “эпидемический характер”, когда “«вслед за людьми» с места снимались сотни и тысячи семей, для которых переселение не было вызвано никакой разумной необходимостью ” [3, 4]. Этот тип переселения чрезвычайно походил на бегство, тем более, что крестьяне плохо представляли себе те места, в которые ехали, довольствуясь легендами о них.

В крестьянских толках, сопутствовавших переселению отчетливо присутствовал мотив государственных льгот для переселенцев. Эти толки показывали, что крестьяне в каком-то смысле понимали, что служат государству, от которого бегут. Так, “среди сибирских переселенцев многие ссылались на выставленную в волостном управлении бумагу, какой-то «царский указ», приглашавший якобы переселяться; эта бумага оказалась циркуляром… имевшим целью удержать крестьян от необходимости переселения… В Могилевской губернии в 1884 году на рост числа переселений сильно повлияло опубликование правил переселения, весьма стеснительных. Действие этой ограничительной по цели публикации было весьма неожиданным: со всех концов губернии в Могилев потянулись люди, чтобы получить разрешение на переселение… Пошли обычные фантастические толки, что государыня купила себе в Сибири большое имение и вызывает теперь крестьян”. [2, 190] Любая официальная бумага, в которой упоминалось слово “переселение” истолковывалась как клич царя православному народу на колонизацию.

Модель русской колонизации может быть представлена следующим образом. Русские, присоединяя к своей империи очередной участок территории, словно бы разыгрывали на нем драму: бегство народа от государства — возвращение беглых под государственную юрисдикцию — государственная колонизация новоприобретенных земель. Так было в XVII веке, так оставалось и в начале XX: “Крестьяне шли за Урал, не спрашивая, дозволено ли им это, и селились там, где им это нравилось. Жизнь заставляла правительство не только примириться с фактом, но и вмешиваться в дело в целях урегулирования водворения переселенцев на новых землях” [8, 112].

Для русских арена действия — это “дикое поле”, пространство, неограниченное ни внешними, ни внутренними преградами. Освоение территории происходит посредством выбрасывания в “дикое поле” определенного излишка населения. Этот излишек на любом новом месте организуется в самодостаточный и автономный “мир”. “Мир” и является субъектом действия.

Русская крестьянская колонизация представляла собой как бы наслоение “чешуек”, участков территории, находившихся в юрисдикции отдельных “миров”. Так большие “чешуйки” наращиваемой посредством военной силы территории должны были тут же покрываться мелкими “чешуйками” территорий отдельных русских “миров” — “дикое поле” осваивается путем того, что приобретает “чешуйчатую” “мирскую” структуру. Этим объясняется и напор крестьянской колонизации даже в тех краях, которые по своим природным условиям были не пригодны для оседлости русских. Как “дикое поле” воспринималась народом любая территория, которая могла рассматриваться как потенциально своя: ее прежняя структурированность игнорировалась. Признавались в какой-то степени лишь права туземной сельскохозяйственной общины, то есть та структурированость территории, которая приближалась к “мирской”.

Литература
1. Драницын Д. Колонизационные задачи в Закаспийской области // Вопросы колонизации. СПб., 1910, т. 7.
2. Кауфман А.А. Переселение и колонизация. СПб., 1905.
3. Марков Е. Россия в Средней Азии. СПб, 1891.
4. Проект Всеподданнейшего отчета Генерал-Адъютанта К.П. фон Кауфмана по гражданскому управлению и устройству областях Туркестанского генерал-губернаторства. СПб., 1885.
5. Сокольский Л. Рост среднего сословия в России. Одесса, 1907.
6. Хворостинский П. Киргизский вопрос в связи с колонизацией степи // Вопросы колонизации. СПб, 1907, т. 1.
7. Шавров Н. Новая угроза русскому делу в Закавказье: предстоящая распродажа Мугани инородцам. СПб, 1911.
8. Шкапский О. На рубеже переселенческого дела // Вопросы колонизации. СПб, 1907, т. 7.
9. Южаков С.Ю. Англо-русская распря. СПб., 1867.
10. Fieldhause D.K. The Colonial Empiries. L., 1965.
11. Encausse H.C. Organizing and Colonizing the Conquested Territories // Allworth Ed. (ed.). Central Asia. A Century of Russian Rule. N.Y., L., 1967.
12. Pierce L.A. Russian Central Asia. Berkeley, Los Angeles, 1960.
13. Pipes R. Reflection of the Nationality Problems in the Soviet Union. In: Glaser R., Moynihan D. (eds.). Ethnicity. Cambridge, Mass, 1975.

References
1. Dranicyn D. Kolonizacionnye zadachi v Zakaspijskoj oblasti // Voprosy kolonizacii. SPb., 1910, t. 7.
2. Kaufman A.A. Pereselenie i kolonizacija. SPb., 1905.
3. Markov E. Rossija v Srednej Azii. SPb, 1891.
4. Proekt Vsepoddannejshego otcheta General-Ad#jutanta K.P.fon Kaufmana po grazhdanskomu upravleniju i ustrojstvu oblastjah Turkestanskogo general-gubernatorstva. SPb., 1885.
5. Sokol'skij L. Rost srednego soslovija v Rossii. Odessa, 1907.
6. Hvorostinskij P. Kirgizskij vopros v svjazi s kolonizaciej stepi // Voprosy kolonizacii. SPb, 1907, t. 1.
7. Shavrov N. Novaja ugroza russkomu delu v Zakavkaz'e: predstojashhaja rasprodazha Mugani inorodcam. SPb, 1911.
8. Shkapskij O. Na rubezhe pereselencheskogo dela // Voprosy kolonizacii. SPb, 1907, t. 7.
9. Juzhakov S.Ju. Anglo-russkaja rasprja. SPb., 1867.
10. Fieldhause D.K. The Colonial Empiries. L., 1965.
11. Encausse H.C. Organizing and Colonizing the Conquested Territories // Allworth Ed. (ed.). Central Asia. A Century of Russian Rule. N.Y., L., 1967.
12. Pierce L.A. Russian Central Asia. Berkeley, Los Angeles, 1960.
13. Pipes R. Reflection of the Nationality Problems in the Soviet Union. In: Glaser R., Moynihan D. (eds.). Ethnicity. Cambridge, Mass, 1975.