4. "Ноу хау" этнопсихолога (Предисловие от первого лица к очеркам из истории разных народов)

В своей работе я всегда выбирала материал, на основе которого можно было бы проследить динамику изменения традиционного сознания этноса: либо сопоставляла различные картины мира, характерные для одного и того же этноса в разные периоды его существования, различные инварианты картины мирa, присутствующие в этносе одновременно, но основанные на разных внутренних альтернативах, либо анализировала кризисные и переходные моменты в жизни этноса, когда можно проследить сами процессы трансформации его традиционного сознания и самоструктурирования.

Я применяла "дистанционный" метод работы (при изучении турецкого и финского материалов) или комбинировала дистанционный метод и непосредственное наблюдение. Последнее более всего использовалось при исследовании традиционного сознания армян, среди которых я жила относительно длительное время, и, в меньшей мере, при изучении русского этноса, к которому сама принадлежу. В последнем случае дистанционный метод приобрел особый смысл, поскольку для того чтобы изучать этническое сознание, его необходимо видеть со стороны. Всегда легче интерпретировать материал, относящийся к иному этносу, нежели тот, к которому принадлежит исследователь, потому что всегда легче замечать особенности, странности, аналогичности в чужом поведении, нежели в собственном. Исследователь, как член своего этноса, сам является в большей или меньшей степени носителем традиционного этнического сознания и бессознательных психологических комплексов и просто не способен их замечать, именно поскольку они вне сознания.

В качестве источников информации при использовании дистанционного метода применялись самые разнообразные письменные материалы: исследования ученых этнографов, записки путешественников, заметки бытописателей, фольклорные и художественные тексты, этносоциологические исследования, газетные и журнальные статьи, официальные документы, историческая и общественно-политическая литература и т. д. При непосредственном общении с представителями этноса главное внимание уделялось их рассказам, шуткам, реакциям на различные ситуации, оговоркам, цепочкам рассуждений, аргументам, используемым ими в спорах, объяснениям различных явлений, собственного поведения и т. п., а также наблюдениям за отношениями в семье, с сослуживцами, с соплеменниками и иноплеменниками.

Принцип работы с материалом и в том, и в другом случае был примерно одинаков. Первоначально шел хаотичный набор разноплановой информации. Он продолжался до тех пор, пока я не сталкивалась с фактами в жизни этноса, абсолютно необъяснимыми, если исходить из моей собственной картины мира, с тем в поведении и реакциях членов этноса, логика чего мне была совершенно непонятна. Именно эти черты в поведении, оценках, реакциях, которые представителю иного этноса кажутся "странными", дают для исследователя богатый материал и являются той ниточкой, потянув за которую, можно постепенно раскрыть и реконструировать традиционное сознание этноса. Сами эти "странности" являются для исследователя объектами размышлений. Почему они так говорят? Почему они так поступают? Почему они так реагируют? В чем состоит их логика? Почему это высказывание в них вызывает такой протест?

Следующим этапом моих исследований было объяснение таких странностей. В каждом случае, в большей или меньшей мере, использовался метод эмпатии, сочувствия, проникновение во внутреннюю логику других людей, улавливания значений, которые они вкладывают в слова, и смыслов, которыми они оперируют. Как писал Карл Роджерс, "эмпатическое понимание заключается в проникновении в чужой мир, умении релевантно войти в феноменологическое поле другого человека, внутрь его личного мира значений..." [1, с. 209]. В процессе работы исследователь начинает угадывать реакцию представителей данного этноса на ту или иную ситуацию, учится сам воспроизводить логику рассуждения представителей данного этноса, короче, видит мир их глазами. Он строит в своем сознании модель мира, которая приблизительно соответствует той, которую имеют члены изучаемого этноса.

Антрополог Эдвард Холл писал, что "нет другого пути познания культуры, кроме как изучать ее, как учат язык" [2, с. 31]. Может быть, здесь более подходит сравнение с настройкой музыкального инструмента. Антрополог настраивает самого себя так, чтобы быть способным воспроизводить тона чужой культуры. Критерием понимания культуры Холл считал умение видеть разницу между событием А и событием Б данной культуры, которая незаметна для внешнего наблюдателя, но очевидна для всех без исключения носителей данной культуры, даже если они не в состоянии объяснить, в чем заключается эта разница. То есть критерием понимания культуры является способность к распознаванию событий в любом их внешнем проявлении. Так, человек понимает речь на своем языке, даже если у говорящего нет зубов.

В отличие от психотерапевтической практики, где активно применяется метод эмпатии, исследователь этнического сознания почти всегда лишен возможности задавать респонденту прямые вопросы и получать подтверждение или опровержение правильности своего понимания предмета. Если исследователь обращается к текстам, успех его работы во многом зависит от везения: содержится там или нет и с какой степенью полноты интересующая его информация. Да и уточняющие вопросы в этом случае задавать некому.

Часто уточняющие вопросы нельзя задавать и респонденту, поскольку последнему они могут показаться нескромными, нетактичными, глупыми, обидными, может быть, даже оскорбительными. Это обстоятельство особенно важно помнить на начальном этапе работы, когда исследователь еще не способен уразуметь, что именно представителям данного этноса кажется обидным. При этом неожиданно негативная реакция респондента, неожиданное возмущение или даже бурный протест может навести исследователя на мысль, что он задел какой-то бессознательный комплекс, и сама данная ситуация может стать материалом для интерпретации.

В итоге исследователь описывает схему, построенную в своем сознании. Слово "схема" я употребляю условно, поскольку наработанный исследователем материал присутствует в его сознании вовсе не в форме готовых информационных блоков и даже далеко не весь осознается. Это именно навык воспроизводить логику, присущую представителям изучаемого этноса по любому конкретному поводу. Это импровизация.

То, что исследователь делает, фиксируя результаты своей работы на бумаге, оказывается в конечном счете интроспекцией. Он наблюдает уже за своими реакциями, научившись сам реагировать так же, как и члены данного этноса.

Практически работу можно считать законченной, когда исследователь может угадывать реакцию этноса на те или иные внешние обстоятельства: предположить тип институций, возникающих в тех или иных условиях (например, по нескольким внешним параметрам назвать тип крестьянской общины, существовавшей в данной местности в данное время), охарактеризовать кризисные реакции (чем они провоцируются и как протекают), определить чувства и действия, вызванные теми или иными внешними событиями (например, угадать какие аргументы будут приводиться для объяснения и оправдания своих действий перед такой-то аудиторией, в таких-то обстоятельствах, то есть каков будет "образ для других" у данного этноса в тот или иной период его существования). Такие эксперименты трудны тем, что исследователь не имеет ответа, известного заранее; представители данного этноса сами не знают своей будущей реакции.

Таким образом, проверяется не знание предмета, а умение мыслить в данной логике, и отсутствие серьезных ошибок в "предсказаниях" дает, на наш взгляд, исследователю право браться за объяснение фактов из прошлой жизни этноса.

Опыт, приобретенный с помощью эмпатии, никогда не становился для меня предметом фиксации и специального научного исследования. Во-первых, по причинам этического характера: ведь антрополог имеет дело не с отвлеченной схемой, а с живым содержанием этнического сознания, которое, будучи выставленным на всеобщее обозрение, может причинить представителям данного этноса боль или быть воспринято ими как оскорбление. Во- вторых, потому что, говоря словами Э. Холла, "почти невозможно передать свое понимание [содержания культуры] тому, кто не пережил того же опыта" [2, с. 32].

Однако этот опыт помогает понимать тот материал, который является непосредственным объектом исследования (главным образом письменные источники), и придает уверенности при их интерпретации.

Я настаиваю, что применяемый мною метод дает в достаточной мере достоверный результат, во всяком случае не менее достоверный, чем распространенные инструментальные методы, где гипотезы, положенные в основу методик, и интерпретация результатов исследования все равно всегда остаются на совести автора.

Да и мой собственный опыт показывает, что выучить чужую культуру можно так, что сами ее члены воспринимают произведенные исследователем устные или письменные тексты как нечто включенное в их культуру, как тексты "внутреннего" происхождения. Проблема в другом: чужую культуру можно выучить, но ее невозможно забыть. Исследователь начинает реагировать на события в соответствии с выученными им образцами поведения в повседневной жизни, вовсе не в каких-либо исследовательских целях, а потому что чужой опыт вошел в его плоть и кровь. Изучение этнического сознания армян поставило меня именно в такую ситуацию. В своей дальнейшей работе (с финским и турецким материалом) я изначально принимала установку на определенное абстрагирование себя от предмета изучения. Если бы это не удалось, то пришлось бы прекращать всякие исследования. Но с другой стороны, определенный культурный билингвизм дает возможность лучше понимать составляющие части культуры, видеть культуры в сравнении, а также видеть собственную культуру со стороны, наблюдать за своими соотечественниками (да и за собой) как за "туземцами", так же поражаясь "нелогичности" их (и своих) реакций, которые раньше казались единственно возможными, и, таким образом, выделять их (и свои) этнокультурные комплексы. В ином случае русская тема осталась бы для меня недоступной.

Весь мой эмпирический материал будет изложен в отдельных законченных очерках, каждый из которых посвящен конкретной теме. Естественно, что большое количество накопленного материала останется за рамками моего рассказа. Во всех случаях я буду стремиться объяснить явление, не заботясь, однако, о том, чтобы дать его исчерпывающее описание. Каждому событию истории может быть посвящено обширное социально-психологическое исследование, но оно фиксировало бы моменты, являющиеся общими или сходными для целого ряда общественных событий, тогда как меня в каждом случае интересовали особые "индивидуальные" черты, те "странности", которые дают возможность реконструировать картину мира изучаемого этноса или процесс смены одной картины мира на другую. Во всех случаях я стремилась дать целостную, законченную интерпретацию событий и фактов, включенных в единую смысловую цепочку. Попытка сравнительного анализа материала будет сделана в заключительном комментарии.

Список цитируемой литературы

1. Роджерс, К. К науке о личности // История зарубежной психологии. М.; Изд-во Моск. ун-та, 1986.

2. Hall E. The silent language. Greenwich, Conn.: Faweett, 1970.