Внешняя политика малых стран (Геополитическая мифология Армении и Нагорного-Карабахской республики )

"Геополитика" , 2011, №8-9

Предисловие от первого лица

Прежде всего я объясню свою позицию по отношению к материалу, о котором буду писать. Ссылок в статье немного, а потому справедливо возникает вопрос об источнике исследуемого материала.

В значительной мере в основе работы лежат материалы, созданные в рамках Норкской коммерческой лаборатории политологического анализа (Ереван, 1991 — 1993 гг.), одним из учредителей которой был автор, до сих пор либо неопубликованные, либо публиковавшиеся только в армянской прессе, а также результаты моего непосредственного наблюдения или точнее сказать, результаты моего собственного опыта или точнее было бы сказать, результаты моего собственного опыта, полученного в ходе работы в Армении в сфере политологии и в рамках сложившейся в Армении оригинальной политологической традиции.

Кроме того, использованы некоторые неопубликованные работы, выполненные для руководства Нагорно-Карабахской республики и в ходе постоянного диалога с некоторыми из членов последнего в период 1991 — 1993 гг.

Будучи научным работником, исследователем, а не профессиональным политологом, я впервые обратился к политологии именно в Армении, тесно сотрудничая все это время с армянскими политиками и политологами, получил первоначальный багаж политических представлений именно там. В России я политологией не занималась никогда и была достаточно далека от любых политических сфер. Поскольку политология практически неотделима от политического фольклора, который по существу и определяет значение понятий и их взаимосвязи, то получилось так, что именно армянский политический фольклор стал для меня как бы “родным” языком в политологии.
Тексты и политические прогнозы публиковавшиеся в армянской прессе во многих случаях анонимно, воспринимались как тексты внутреннего происхождения и становились предметом оживленной дискуссии в некоторых армянских политических кругах, оставаясь в России непонятными, будучи написанными на ином понятийном языке.

В итоге у меня сложилось четкое разделение того, что я писала в России и того, что я писала в Армении. Это было два самостоятельных потока в моих исследованиях.

Однако, желание рассказать об армянской политологии своим соотечественникам не исчезало, а потому попытаюсь уже в письменной форме пересказать ее основополагающие идеи по возможности “своими словами”. При этом необходимо указать на неизбежную субъективность моей работы. Ведь то, что я предлагаю вниманию читателей можно рассматривать как попытку межкультурного перевода. Тем более это интересно для русского политолога, что позволяет понять,ствует маленькая страна на огромной политической арене, тем более населенная народом столь склонным к рефлексии, как армяне.

Условия формирования геополитических представлений армян

Та степень геополитичности мышления, которую мы встречаем в современной Армении, нехарактерна для малой страны. Армяне никогда не мыслят в локальных категориях. А для современного Еревана такой взгляд был бы нонсенсом. Их внимание привлекают общемировые процессы и закономерности. Не зная последних, невозможно понять свое собственное положение. Мир не состоял и никогда не будет состоять из равноправных субъектов. Те, кто сильнее, выстраивают свой баланс интересов и малая страна является кирпичиком внутри этого здания.

Этот взгляд армян на мировую политическую систему определен, с одной стороны, их горьким опытом в качестве объекта политического воздействия (носителя «армянского вопроса») и, с другой стороны, своего опыта... граждан великой державы, которыми они были с лишним полтора столетия. Они были (и осознавали себя) и одними из самых слабых, и одними из самых сильных. И что самое парадоксальное, это происходило одновременно.

С одной стороны, армяне имеют хорошо разработанную национальную идеологию и мифологию. С другой - за последние полтора столетия у армян сложилось достаточно прочная самоидентификация с Российской империей. Для них она не завоевательница, а любимое дитя. Российская империя воспринимается не просто как защита для армян, а возможность для них самореализации в дружественном окружении. Крупный армянский писатель Грант Матевосян писал: «Для гражданина Армении самая большая утрата - это утрата статуса человека империи. Утрата защиты империи в лучшем смысле этого слова, как и утрата смысла империи, носителем которого всегда была Россия. Имперского человека мы потерями. Великого человека, возвышенного человека, утвердившегося человека. Можете называть этого человека дитем царя, дитем Москвы, или же дитем империи. И я осмелюсь утверждать, что армяне, начиная с 70-х годов прошлого века и по наши дни, были более возвышенными, более могущественными и, хотя это может показаться парадоксальным, более свободными армянами, чем те, которые освободили нас сегодня от имперского ига» [Матевосян Г. 1992: 5.]. Впрочем, этот взгляд прежде всего ереванский, поскольку именно под российским протекторатом Ереван стал истинно свободным городом, возрос и расцвел.

Сложилось, таким образом, уникальное наложения опыта: опыта крошечной и мало кого интересующей страны, которая вынуждена отчаянно бороться за свое выживание, и опыта сверхдержавы. Последний не давал возможности переоценивать шансы и возможности маленькой страны и вынуждал смотреть на себя теми глазами, которыми смотрит на себя опасно заболевший врач, для которого ясны все симптомы собственной болезни и который с вынужденной ясностью отдает себе отчет в своем состояние, который не питает никаких иллюзий и не обманывается ложными надеждами, но пытается, опираясь на все свои знания и весь свой опыт, вернуть себе хотя бы малую часть здоровья. Это, если так можно выразиться, геополитика с петлей на шее, вынужденная рефлексия потенциальной жертвы, которая стремиться свести неизбежное зло к минимуму.

Но есть еще один аспект. На специфику армянского геополитического мышления наложился период расцвета специфической ереванской культуры. Это прежде всего раскрепощенность мышления, упорное стремление к поиску выхода из самой тупиковой ситуации. И, что не менее важно, это характерное для Еревана сознание себя в качестве победителя. Четкое осознание своей субъектности, что заставляет Ереван во всех обстоятельствах искать свою собственную активную роль в любых внешнеполитических событиях.

Основные проблемы ереванской геополитики

Следует ожидать, что угол зрения ереванской геополитики достаточно нетрадиционен. Обычно геополитическая теория напоминает взгляд на мир с некоей вышеположенной точки. Они представляют собой объяснение мироустройства теми, кто сам формирует или пытается формировать геополитическую структуру регионов. Они, если не являются умозрительно-историософскими, чаще всего могут быть названы «технологическими», так как в конечном счете они разрабатываются для того, чтобы ответить на вопрос, каким образом достигнуть желаемого перевеса сил как в мире в целом, так и в конкретной его части.

Армянские геополитические представления по-своему уникальны: они созданы народом, не управляющим миром или обширным регионом, а являющимся объектом управления. Поэтому они затрагивают многие вопросы, значение которых трудно понять, глядя на мир с позиций державы, хотя они сами по себе, кажется, могли бы представлять значительный интерес.

Это — взгляд со стороны субъекта, который действует в рамках заданной извне геополитической структуры, и задача которого может быть определена как “адаптивная”. Она сводится к описанию задаваемой извне структуры пространства с целью выявить в конкретной ситуации степень жесткости определяемых извне рамок, возможности определения в каждой конкретной ситуации жестокости задаваемых структур и степеней собственной свободы, возможностей манипуляции и игровой активности.

Это предопределяет интерес в первую очередь к геополитическим механизмам как закономерностям внешнеполитической игры и принципам структурирования пространства “игрового поля” при различных типах внешнеполитического взаимодействия. Цель сводится прежде всего к ориентации в геополитическом пространстве, о чем мы будем говорить ниже. При этом часто этот субъект становится перед фактом, что ему выпадает (отводится, приписывается, провоцируется) в мировой политике какая-то роль. А потому основная проблема геополитической теории для малой страны — это вопрос об определении ею свой роли и выработки своего отношения к геополитической роли.

В армянской геополитике в первую очередь важны представления о принципах организации пространства, которые используют державы для усиления своих позиций (и которые для самих этих держав представляют собой технический вопрос), возможные формы зависимости, возможность сохранения для народа собственной субъектности в случае тех или иных форм зависимости.
Армянская геополитика вся инструментальна: в ней минимум философичности, максимум - поиска основания для собственного активного политического действия. Ее цель - поиск своей собственной роли в глобальной геополитической игре.

Зарисовки с натуры

Разговор о мифологеме «поля политического действия» в армянской картине мира необходимо начать как бы с иллюстрации - иначе он будет казаться абсолютно умозрительным и не относящимся к жизни. Между тем те объяснительные конструкции, о которых речь пойдет ниже возникали из потребности объяснить совершенно казалось бы необъяснимые события, происходящие вокруг. Вся политическая реальность конца восьмидесятых - начала девяностых, если смотреть на нее из Армении, казалось, была насквозь пропитана алогичностью. Я привожу истории по памяти, но надеюсь, что ничего не искажаю. Другое дело, сколь бы внимательно я не следила за событиями, я могла опираться только на общедоступные источники информации или на свидетельства очевидцев. Поэтому, возможно, некоторые из приводимых мною здесь фактов имеют очень простые объяснения. Однако, даже если это и так, «необъяснимых» фактов было слишком много, чтобы это могло казаться естественной. Кроме того, для нашей темы важно не то, имеют или не имеют приводимые здесь факты объяснение и какое именно, а то, что в сознание людей они оставались необъяснимыми и количество необъяснимого постоянно возрастало.

В конце ноября 1988 года, когда по Армении прокатилась очередная волна митингов в Ереване было спровоцировано столкновение с войсками, после чего было введено военное положение, которое распространялось только на Ереван. Таким образом, Ереван был фактически блокирован и занят собственными проблемами. После этого примерно в интервале между 28 ноября и 2 декабря прошла почти полная депортация азербайджанцев из Армении. Степень организованности акции было невероятна. Если учесть, что ровно через неделю, после землетрясения все средства коммуникации работали крайне не согласованно, транспорт приходил не по назначению, то и дело возникала путаница, то можно себе представить масштаб проработанности операции по депортации, произошедшей практически бескровно одновременно во всех районах с помощью автобусов, причем не было ни малейших сбоев. Что самое интересное, что не только Россия, но и Армения, точнее Ереван, не знала о произошедшей депортации по крайней мере до середины лета 1989 года, когда отсутствие азербайджанского населения сказалось на снабжение Еревана продовольствием. На республиканском уровне было невозможно ни обеспечить такую организованность, ни так тщательно осуществить контроли информации в период, который теперь связывается с «гласностью». Глухо молчал и Азербайджан. В Россию весть о произошедшем дошла только к концу осени - началу зимы 1990 года.

В течение всего лета 1990 года во всех советских газетах печатались целые статьи о преступности в Ереване, о том, что по городу разгуливают вооруженные боевики и периодически возникает стрельба. То же самое практически каждый день сообщали радио и телевидение. Я помню газету «Известия» с огромной «шапкой»: «Жаркий август в Ереване». Сообщалось, что по Еревану страшно ходить не только ночью, но и днем. Я думала, это в Ереване - а я тогда где? В городе не было ничего подобного. Не было никаких вооруженных людей, ночью ходить по городу было нельзя, так сохранялся еще комендантский час, но до позднего вечера по многочисленным городским паркам гуляли семьи с детьми. Не происходило вообще ничего примечательного. С ужасом глядя ежедневные телевизионные «страшилки», я слала родным успокоительные телеграммы, не понимая, что пугаю их еще больше. Показывали многотысячные митинги «мятежников» на площади перед Оперой, где в это время играли дети. Откровенная стопроцентная ложь вселяла ужас. Армения казалась островком, лишенной всякой коммуникации с внешним миром.

Блокада Армении началась значительно позже, чем об этом начали сообщать в прессе. Это касается и транспортной, и энергетической блокады. Когда все СМИ твердили о полном отсутствии в Армении газа, жители Армении могли только удивляться. Газ во всех домах был. Когда его действительно начали отключать (а потом он как элемент быта исчез вовсе), что произошло не ранее осени 1991 года, об этом уже почти не упоминали.

Еще летом 1991 года через Азербайджан и Нахичевань могли проходить поезда для Армении. Не было пассажирского сообщения с Россией, но продолжал регулярно ходить поезд Ереван - Кафан, который пересекал Нахичевань, проходил через армянский город Мегри, выходил на территорию Азербайджана, останавливался там в райцентре Зангелан и возвращался в Армению в конечный пункт назначения город Кафан. В уходивший по вечерам поезд спокойно садились мамаши с детьми. Практически никто из жителей Еревана, кроме имевших родственников в Кафане, не исключая и политологов и части политиков, не могли тогда допустить даже мысли о существовании железнодорожного сообщения между двумя республиками. Я об этом знала только потому, что в то время жила рядом с железнодорожным вокзалом и ежевечерне видела уходивший поезд своими глазами.

Еще летом 1991 года, когда все СМИ провозглашали Армению самой независимой республикой, армяне менее всего собирались голосовать за независимость. Весной, когда проходил референдум о сохранении СССР и Армения официально в нем не участвовала, был проведен неофициальный опрос, о котором сообщило только местное телевидение: за Союз было около 70 % опрошенных. Идея независимости в этот период, вопреки тому как это подавалось российскими СМИ, воспринималась почти негативно. Мало-мальски оппозиционные газеты пестрели статьями о нежелательности выхода из Союза и редакционными замечаниями, что рады бы печать противоположные мнения, но никто не приносит.

Восприятие армянами поля политического действия.

Мир как арена политического соперничества.

Основная особенность восприятие армянами политического пространства, на котором они действуют, состоит в том, что оно является как бы двухуровневым, а именно, одновременно воспринимается, с одной стороны, и как пространство принадлежащее армянам, а с другой как территория, где происходит борьба сил, являющихся для Армении внешними (что само по себе еще не означает - враждебными). А потому территория современного армянского государства лежит не на твердой почве, а зыбком основание раздираемого в разные стороны полотна, не земле, а «геополитическом пространстве», где каждый кусок территории, каждый народ, каждая страна получает свое значение, свою функцию. «Чужое» ежедневно вторгается в «свое».
Поле политического действия предстает в глазах армян как арена соперничества сил, лежащих вне ее самой. Сама Армения существует при этом как бы в нескольких планах. Она воспринимает себя, во-первых, находящейся и вне конфликта (или над конфликтом), поскольку предполагается, что внешние обстоятельства не могут оказать сильного влияния на восприятие армянами самих себя; во-вторых, как находящуюся внутри конфликта, но не как его субъект, а как объект воздействия конфликтующих сторон; и в-третьих, и как стоящая в динамическом отношении к конфликту, то есть строящая свою собственную модель поведения по отношению к участникам конфликта, которая не являлась бы реактивной, то есть провоцируемой действиями соперничающих сил, а исходило бы из заданной логикой собственной идентичности отношений с ними.
Одно как будто бы противоречит другому и третьему. Но эти уровни в восприятии армянами поля политического действия соотносятся. Но нам важно изначально показать и слой объективированных, функциональных отношений между Арменией и внешними политическими силами, поглощающими Армению (и вызывающими ее всемерное сопротивление), безличных, почти абстрактных сил, фигурирующих под именем «державы», и слой конструирования отношений с внешними для Армении силами, как отношений, которые следовало бы уподобить межличностным.
Арена внешнеполитического действия как сквозняком пронизывается действиями соперничающих сил, задающих векторы взаимодействия и взаимозависимостей. Но арена соперничества не воспринимается как сплошная территория. Она, как на шахматные клетки, делится на функциональные участки, которые в процессе соперничества оказываются как бы игровыми фигурами, «инструментами соперничества».

Территории как игровые фигуры.

Этот мотив в армянской политологии чрезвычайно важен. Поэтому нам важно прежде всего ответить на вопрос, каким образом соперничающие силы (державы) структурируют мировое пространство?
Попытаемся сделать это с помощью образной картинки, которая сама по себе не является элементом армянской политической мифологии, поскольку она слишком конкретна и слишком логизирована, но которая, тем не менее, по моему убеждению, армянскую политическую мифологию довольно точно отражает.

Модель моя безусловно несколько архаична, но черты архаичности присущи всей политическому мышлению армян, и я не думаю, что это его недостаток. Нарочито упрощенные категории могут создать значительную степень определенности и образной конкретности, так недостающей тем, кто пытается мыслить в «современных» категориях. Эта «архаичность» мышления - особая форма адаптации к изменчивой, зыбкой реальности.

Итак, расположение зависимых регионов, тех территорий, которые та или иная держава считает подлежащими в обязательном порядке своему контролю, никогда не случайно. Каждая из этих территорий по своей сути либо крепость, защищающая то, что лежит за ней, и угрожающая тому, что лежит перед ней, либо точка, дающая возможность контролировать активность конкурента: переброски его вооруженных сил и грузопотоки, и в случае необходимости, перерезать ему дорогу. То есть, можно сказать, что это либо за’мок, либо замок’.

Эти за’мки - замки’ могут располагаться вдоль границы государства, превращая его тем самым в большую крепость (особенно, если сухопутная граница государства велика и проходит по конфликтным районам, как было в случае Римской и Российской империй; в частности, Закавказье было для Российской империи именно такой крепостью).

Они могут быть выдвинуты вперед форпостами (примером чего может служить германский проект Багдадской железной дороги, которая должна была быть, словно крепостным валом, огорожена немецкими колониями и германскими зонами преимущественного экономического развития и словно глубоким рвом окружена со всех сторон курдскими воинственными племенами).

Такие крепости могут быть разбросаны по всему миру, контролируя водные перевозки и ключевые порты (в качестве примера можно привести английские колонии в Кувейте, Акабе, Адане, которые были классическими образцами замков’, с помощью оккупации которых Англия перерезала своим конкурентам выход в Персидский залив и Красное море.)

Все приведенные выше примеры относятся к истории Восточного вопроса, включающий в себя и армянский вопрос, а значит, являющегося для армян частью истории их собственных политических мытарств и материалом для последующего политического осмысления и обобщения.
Добавим сюда, что и в целом понятие «буфера» для армянской политической мифологии - одно из центральных. Армения убеждена, что «державы» видели, видят и будут видеть ее в таком качестве. Вопрос о ее функции как буфера.

Субъект геополитики формирует структуру территории.

Любая экспансия осуществляется по более или менее продуманному плану, но уже к концу XIX века мы имеем уже дело с предварительной проработкой организации пространства, причем проект экспансии, даже если сама экспансия не удается, часто заметно сказывается на организации арены соперничества. Он может воплощаться фрагментарно, в качестве подготовки державами ключевых позиций для его реализации, может вызывать к жизни специфические территориальные образования, с тем, чтобы нейтрализовать действия соперников.

В этом случае мы встречаемся с предварительной детальной проработкой организации подлежащего экспансии пространства с точки зрения создаваемых на нем статических (как например, буферные зоны) и динамических (как например, зоны конфликтов) позиций, позволяющих оградить территорию от проникновения нежелательных соперников и обеспечить собственное управление ею.

Происходит последовательное накопление качеств, превращающих регион из поля спонтанного и творческого внешнеполитического взаимодействия в единую структуру, доступного контролю этой мировой силы именно в качестве цельного геополитического блока, а не совокупности разномастных государств и политических образований.

Проект воплощается фрагмент за фрагментом. Борьба различных проектов организации пространства одного и того же региона происходит порой будто бы в «четвертом измерении» и проявляет себя лишь внешне хаотичными действиями соперников в регионе. Предпринимаемые ими меры и контрмеры приводят к тому, что на карте региона возникают образования или наблюдаются эффекты, происхождение которых в данном месте и в данное время невозможно объяснить, если не принять во внимание, что кроме, так сказать, реального военно-стратегического противостояния между державами идет борьба идеальная: борьба проектов.

Реализация проекта не исключает спонтанного политического действия, когда какая-либо из мировых сил словно бы отбрасывает в сторону проект и совершает действия в, можно так сказать, "архаичном" стиле, то есть, направленные не на внесубъектное накопление определенных качеств на определенном участке территории, а на более или менее кратковременную коммуникацию с субъектами, действующими внутри данного геополитического региона. Это, затянись оно на более длительный срок, могло бы вовсе поломать проект, в котором внесубъектность и отсутствие внутренне обоснованной коммуникативности принципиально.

Ощущение себя в качестве функциональной территории.

Ощущение себя в качестве территории находящейся на арене соперничества держав, выражающегося в «проективной» форме, можно описать приблизительно так. Твое собственное представление о своих пределах, свой собственный образ на практике не вполне соотносится (или прямо противоречит) тому, что ты совершаешь, действуя на политической арене, а порой не можешь не совершать. Ты действуешь определенным образом, не потому, что тебя к этому кто-то непосредственно принуждает, а потому, что некая сила обстоятельств заставляет тебя постоянно, изо дня в день, делать нечто; причем это нечто не является хаотичным, каждое действие в определенном смысле связано с предыдущим, но не в том, в каком бы ты сам этого хотел. Ты не реализуешься сам по себе, а существуешь лишь как частица более или менее широкого геополитического региона.

Если читатель вспомнит те несколько «зарисовок с натуры», которыми мы начали рассуждения о парадигме «поле действия» в политической мифологии армян, то он, возможно, поймет это сводящее с ума ощущение виртуальной реальности.

А теперь попытаемся отойти от эмоционального восприятия и представить себе существование в зоне геополитической активности в форме модели.

Страна Х вне геополитического поля.

При реализации проекта распределение функциональных значений между участками территории на геополитическом поле имеет основание, с одной стороны, в планах и намерениях субъекта, организующего политическое пространство, а с другой - в возможности для занимающего данную территорию народа или государства реализовать это значение. Чтобы объяснить, как происходит это взаимодействие, нам придется прибегнуть к некоторой схематизации.

Страну, находящуюся внутри геополитического региона назовем системой Х, а геополитическое поле, в которое она включена, системой У.

Рассмотрим некоторые характеристики системы Х. Так, в географическом пространстве выделяется ряд точек, на которые падает основная смысловая нагрузка и где в соответствии с закономерностями системы Х должны происходить основные события. Это, например, столица, центры региональных субэтнокультур, выделенные точки границы и т.п. Система Х обладает некоторым экономическим потенциалом, в ней действуют общественно-политические силы, что влияет на ее внутриполитическое развитие и внешнеполитическую активность.

В ментальном (и в частности, в идеологическом) плане для системы Х характерен определенный набор стереотипов, установок, которые являются для нее структурообразующими. С ними соотносятся комплексы ассоциаций, которые задают связь между реакциями системы Х на внешние стимулы.

Система Х может иметь различные альтернативы своего развития, связанные с различными ценностными системами. Внутренняя политика народа (системы Х) может быть представлена как борьба внутренних альтернатив, то есть различных возможных для него способов восприятия действительности, которые задают и характер его действия в мире.

Страна Х внутри геополитического поля.

Что для системы Х означает включение в оформленное геополитическое поле (систему Y)?
Та роль, которую принимает система Х, рождается как бы из двух встречных потоков: собственных интенций системы Х и структурных значений, вытекающих из логики конфигурации пространства системы Y. Первая дает из себя некоторое содержание, которое будет задействовано в геополитической организации региона, а вторая придает ему форму, стыкующуюся с другими функционально-территориальными образованиями региона, - в результате чего система Х предусмотренным проектом образом включается в функциональное взаимодействие с ними.

Прежде чем обратиться к тому, каким образом происходит воздействие системы Y на процесс ролеобразования системы Х, мы должны сказать несколько слов о самом этом процессе.
Стимулируется одна из внутренних альтернатив системы Х. Система Y воздействует в едином желательном ей направлении на различные уровни системы Х. При этом она либо способствует проявлению и закреплению роли системы Х, либо, не препятствуя в целом реализации роли системы Х, стремится исключить некоторые из признаков этой роли, либо стимулирует отдельные ее атрибуты, функционально необходимые системе Y, даже и разрушая при этом роль.

В последнем случае влияние системы Y воспринимается системой Х как наличие аномалий. Так в географическом плане главные события начинают происходить не в тех местах, где следует в соответствии с собственными закономерностями системы Х, а в других. Возможны перекосы в экономической сфере, рассогласование деятельности государственных структур: одни из них непомерно расширяются, другие начинают отмирать. На поверхность общественной жизни выходят динамичные силы, действия которых могут выглядеть непредсказуемо, исходя их логики системы Х. Одни слои ментальности могут выпячиваться, другие как бы выпадать, а реакции на внешние стимулы казаться нелогичными.

Воздействие происходит путем подпитки сфер материализации желательной внутренней альтернативы системы Х и блокировки нежелательных, что создает повышенную концентрацию энергии вокруг оставшихся. Таким образом, в системе Х происходит переброс энергии от альтернативы к альтернативе. Определенные области деятельности оказываются бесперспективными, основные силы народа перебрасываются на поддерживаемые и финансируемые, а репрессируемой альтернативе продолжают служить лишь немногочисленные приверженцы идеи.

Подкрепление желательных действий системы Х возможно через избирательные капиталовложения, транслирование идеологических принципов, создание необходимого уровня квалификации кадров в соответствующих сферах, поддержку реформ, обеспечивающих необходимую системе Y структуру системы Х, внешнеполитическое содействие системе Х в тех или иных ситуациях, формирование имиджа общественных движений и лидеров, а также путем пропаганды. С помощью последней достигается коррекция образа себя системы Х и возможен ее переход из роли в роль в условиях кризиса самоидентификации.

Народ на геополитическом пространстве.

Структура системы Y в не меньшей степени, чем от очертаний проекта, зависит от ролевого поведения включенных в него национально-государственных образований. Возьмем крайние точки. Пусть та роль, которая предполагается для народа в данной организации пространства, может быть им самостоятельно избрана. В этом случае происходит резонанс и народ воспринимает сложившуюся структуру пространства как комфортную для себя: она согласуется с его представлениями о самом себе, виды деятельности согласуются с его склонностью к самореализации, его реальные и потенциальные границы отвечают воззрениям о должной территории его бытия. В другом случае, роль или функция, требуемые извне, несовместимы с его установками, и он либо восстает против нее, не желая никаких компромиссов, либо принуждается силой к выполнению той или иной функции (но не роли - исполнить роль заставить нельзя: можно гнать на войну силой, но нельзя силой пробудить военный энтузиазм).

В реальной жизни обе эти крайности редки. С одной стороны, проекты организации территории хоть мало-мальски согласуются с ее этнографическими особенностями, насколько они осознаются державами.

С другой стороны, каждый народ имеет совершенно уникальную картину мира, и даже если культура двух народов восходит к общим истокам и их высшие ценности совпадают, реальные их взаимодействия могут вызывать трения. В средней же, наиболее частой ситуации от народа (или государственного образования) требуется выполнение определенной роли в заданной организации пространства, и он может более или менее удачно приспособиться к ней, оставаясь внутренне не вполне удовлетворенным и постоянно находясь в поисках более соответствующей его сущности самореализации.

Возникают и исчезают варианты, компромиссные для обеих сторон, а эта борьба, изначально происходящая в идеальной сфере, реализуется в виде тех или иных внешнеполитических действий и материализуется в форме той или иной организации пространства, которая может быть далека от первоначального замысла.

Политология внутри геополитического катаклизма.

Представление о системе взаимодействия сил мировой политики создает для народа возможность «операционального» подхода к геополитическим условиям своего действия. Первым шагом здесь является различение направленности внешнего воздействия на себя, основных точек этого воздействия - какие сферы действия подпитываются, а какие блокируются. Для этого необходимо представить свои собственные внутренние альтернативы, то есть психологически возможные (вне зависимости от того, желательные они или нежелательные) роли в мировой политике, а также - возможные варианты организации геополитического пространства.

Таким образом, выделяются самопроизвольные импульсы действия внешнеполитического субъекта и вероятная реакция на них сил мировой политики (что они должны предпринять, чтобы достигнуть желательного состояния этого субъекта). Целенаправленному воздействию при этом подвергается только ограниченное число сфер самореализации - ролеобразующих факторов. При различных вариантах геополитической структуры, а следовательно, каждой определенной навязываемой субъекту роли со стороны мировой политики (исходя из их функционального взгляда на него), эти ролеобразующие факторы будут различны. Информация о накоплении качественных изменений в ролеобразующих структурах под внешним воздействие указывает на изменение функции территории в геополитическом пространстве.

Это, собственно, и есть уровень необходимого операционального знания, - поскольку это знание о внешних обстоятельствах, ставящих рамки культурно-политической самореализации. В унифицированном потоке мировой политики внешнеполитической реализации малой страны крайне затруднена. Знание жестких внешних рамок позволяет ему осознать, что она именно затруднена - но возможна.

Подведем итоги сказанному выше:

Такое видение арены политического действия кажется очень своеобразным. Оно далеко отстоит от зачастую присущих малым странам, недавно провозгласивших свою независимость, наивно-рационалистического воззрения на систему международных отношений и приписывание себе несуществующей значимости в политических делах. Оно далеко отстоит и от идеология заговора, когда все несовершенство мира связывается с определенной внешней силой, стремящейся во чтобы то ни стало противодействовать развитию и благополучию страны.

Действия соперничающих сил не направлены против Армении или против кого бы то ни было другого специально. Они борются между собой, создают структуру пространства соответствующую целям их соперничества чуждую той структуре, которая сложилась бы в регионе самопроизвольно. Это не означает, что она была бы более справедлива или более удобна для армян. (В конце концов, никто не знает, как сложилась бы судьба армян, не будь держав с их Восточным вопросом. Ведь тогда армяне оставались бы один на один с турками. Но, с другой стороны, не будь никаких внешних факторов, между турками и армянами мог бы сохраняться полный мир, как то было до второй половины XIX века.) Это не означает, и того, что соперничающие силы сами по себе враждебны армянам или даже безразличны им. Когда мы будем говорить о парадигме «условие действия» в сознании армян, мы покажем, что в определенных ситуациях с какой либо или с какими-либо из этих сил могут возникать очень тесные, почти «межличностные» отношения.

Превращение территории страны в арену соперничества не означает и ее непременное уничтожение, физическое или моральное, мы увидим это, когда будем говорить о мы-концепции в армянской политологии. Функциональная структура территории напоминает собой как бы пересеченное поле, развитие в условиях соперничества - бег с серьезными препятствиями. И это своего рода условия игры. Условия, в которых Армения начинает свою игру.

Происхождение армянской мифологемы политического поля действия легче всего объяснить тем опытом, который получили армяне, включившись в конце XIX века в активные международные отношения. Конечно, такой опыт получили далеко не только одни армяне. А кроме того, характерно, что подобное состояние политической арены действия воспринимается армянами как нормативное, протестовать против которого все равно, что протестовать против несовершенства мироздания. Последнее является своеобразной чертой политической мифологии армян и не свойственно большинству других народов, находящихся в политическом отношении в том же положении, что и армяне. Это часто объясняют политическим умом армян. Однако представляется, что дело здесь не в уме как таковом.

Представленная схема (которая является одной из разновидностей интерпретации армянами политического поля действия в качестве арены соперничества) не только объясняет трудности, стоящие на пути развития армянского государства, их происхождение и природу, но и в силу специфики армянского восприятия мира, толкает армян к активной деятельности, то есть представляет собой не умозрительную, не рационально-статическую схему, а схему динамическую, провоцирующую политическую активность армян.

Наличие в ходе соперничества мировых сил определенных закономерностей логически предполагает и существование закономерностей, позволяющие миновать геополитические ловушки и достичь той внешнеполитической роли, которая соответствует внутренним интенциям страны. Политическое становление в этом смысле можно сравнить с путешествием через зачарованный лес. Суть этой игры (ставка в которой жизнь - испытавшие геноцид армяне не отличаются легкомыслием в своем политическом мышлении) состоит в том, чтобы избежать состояния функциональности, а приобрести свою собственную роль, которая, не уничтожая сам принцип функционального структурирования геополитического поля, давала бы возможность для осмысленного, свободного действия при прочной включенности в систему отношений между соперничающими силами с приобретением статуса. Этой позиции соответствует и образ себя в качестве политического субъекта.

Парадигма образа себя в политической мифологии армян.

Роль и миссия.

Внешнеполитическое действие связано с осознанием его субъектом своей миссии. Эта миссия вырабатывается в результате не только его внутреннего становления, но и внешнеполитической коммуникации, - подобно тому, как осознание личностью своего «я», хотя и зиждется на ее первичном характере, но кристаллизуется во взаимодействии с миром. Аналогичным образом становление внешнеполитического субъекта связано с опытом, который он получает посредством коммуникации с миром Этот опыт кристаллизуется в менталитете народа, в структуре общества или государства, в его идеологии и проявляет себя во внешнеполитическом действии уже на новом уровне, выражая воспринятое и усвоенное им содержание, получившую целостную законченную форму культурных устремлений. Это содержание определяет то, что внешнеполитический субъект понимает как свою миссию.

Роль может пониматься как сужение миссии, ее привязанность к внешним определения взаимодействия, не вполне свободное выполнение миссии, но не как ее отмена. Миссия продолжает выражаться даже через тесные, прямо навязанные извне рамки. И дистанцирование от роли, и характер ее исполнения зависят от самого факта наличия миссии как внутреннего стержня. Иного способа отнестись к политической роли свободно нет.

Геополитическая структура представляет собой внешние рамки этого самовыражения. Это и обусловливает взгляд внешнеполитического субъекта на «геополитическое поле», на котором должна быть выполнена его собственная миссия.

Восприятие пространства внешнеполитическим субъектом.

Наличие миссии державы обуславливает характер восприятия внешнеполитическим субъектом пространства. Динамика миссии задает в восприятии субъективно значимое представление о структуре пространства, как актуальной, так и должной. Так, если взять самый архаичный стереотип сознания, то в нем территория, связанная с «мы», «наша» окрашена в светлый цвет, а территория внешняя, «их» - в темный. В данном случае актуальным представлением о территории является эта черно-белая картинка. Динамика миссии может состоять, например, в расширение белого пятна и в конечном счете - в полном исчезновении всего темного поля. Это будет представление о нормативном состоянии пространства.

Любая реальная миссия, поскольку она имеет достаточно сложное содержание, исключает черно-белое восприятие пространства. Для нее территория обретает значимость лишь в преломлении миссии, а миссия преломляется через других внешнеполитических субъектов. То есть восприятие территории происходит через восприятие связанных с ней других внешнеполитических субъектов. Или же - через субъективно значимые места-святыни, так сказать, сакральную географию.

Миссия предопределяет такой взгляд на территорию, который может быть сформулирован вопросом о «своем вовне». Это «свое» характеризуется избирательным сродством (пересечением ценностных ориентаций) различных субъектов внешней политики. Здесь существенна не только степень пересечения, но и его контекст: при совпадении некоторого пласта ценностей - совместимость или несовместимость других пластов; при смыкании некоторых внутренних альтернатив (возможных для данного народа восприятий мира) - расхождение и противонаправленность других альтернатив. Таким образом, поле внешней политики как бы расцвечивается в разные цвета.

В свою очередь «разноокрашенность» поля внешней политики влияет и на восприятие субъектом своей внутренней территории. Миссия, действуя вовне, в значительной мере определяет и внутреннюю жизнь субъекта. Отдельные участки внутренней территории получают особую окрашенность в связи с содержанием миссии, особую эмоциональную и прагматически-символическую значимость - как плацдармы, форпосты или территории внутреннего воплощения миссии.

Подведем итог сказанному:

Суть формирования «образа себя» в армянской политической мифологии сводится к поиску способа осуществления собственной культурно-политической миссии в условиях, когда внешние геополитические силы стремятся свести народ на уровень функции, фигуры в глобальной политической игре. Поскольку противостоять этим попыткам бессмысленно, да и в сознании армян они воспринимаются как неизбежное зло, которое можно стремиться минимизировать, но уничтожить невозможно (как хронические болезни, например), то следует стремиться найти способ самовыражения и в этих условиях.

Представление о себе как об объекте политического действия связано у армян с представлением о наличии у них ярковыраженной самобытной культуры, которая заслуживает того, чтобы быть донесенной до остального человечества, которая должна человечеству что-то объяснить и чему-то его научить, то есть с представлением о наличии миссии. Эта миссия должна воплощаться во что бы то ни стало вопреки всем неблагоприятным политическим обстоятельствам. Таким образом, политический субъект - это тот, кто борется за осуществление своей миссии. Потребность в ее осуществлении следует считать исходной.

А если так, то сочетание даже тех двух парадигм армянской политической мифологии, которые мы рассмотрели выше, указывает на наличие в культуре армян некоей динамической схемы, делающей активность в мире необходимой. Геополитические силы перманентно стремятся превратить внешнеполитический субъект в функциональную единицу организуемого и структурируемого ими пространства, превратить народ в этнографический фактор. Политический субъект всегда стремиться перерасти из функции в роль и достигнуть более или менее адекватное выполнение своей миссии. Чем сильнее внешнее давление, тем сильнее и сила противодействия.
Противодействия чему? Что является в мифологеме мира армян источником зла?

Образ врага в армянской политической мифологии.

Армяне и турки.

На представлении армян об образе врага неизгладимый след наложил геноцид армян в Османской империи, начавшийся в крупных масштабах с девяностых годов XIX века и закончившийся в планомерном и почти тотальном уничтожением армян в 1915 – 22 годах. От обширной некогда территории, населенной армянами и украшенной их церквями и хачкарами остался небольшой клочок, который в двадцатые годы XIX века был отвоеван русскими у персов и с тех пор находился под российским протекторатом.

Однако проблему образа врага не следует упрощать. Отношения между народами могут быть столь же сложны как отношения между людьми.

...Существует такая армянская народная песня-предание. Начинается она с речитатива. Говориться о деревне на берегу озера Ван, пережившей турецкий погром и об армянине, потерявшем семью, израненном, пытающемся бежать. Его нагоняет турецкий аскер и собирается расстрелять. Армянин просит об одном: разрешить ему на прощанье спеть песню. Далее следует замечательно красивая песня об озере Ван. Потом опять речитатив. Турок слушает и опускает ружье. Он не может убить человека, который так поет об их родных местах и он говорит армянину: иди. Армянин поворачивается и начинает медленно удаляться. И тогда, сам не понимая как это случилось, турок стреляет ему в спину. Но акцент вовсе не на подлом выстреле в спину. Акцент - на словах «сам не понимая как это случилось». Происходит нечто, что не поддается разуму, логическому уразумению. В песне не злость, не жажда мщения, а недоумение. Притчей во языцех стала армяне-турецкая вражда. Но и в ней ей неожиданный для внешних оттенок. «Не ведают, что творят», «злые дети».

Обиды.

Еще более отчетливо образ «злых детей» выражается по отношению к курдам. Если беспристрастно перелистать страницы истории, то можно увидеть, что от курдских погромов армяне страдали гораздо более, чем от турецких. Однако в армянских преданиях, в которых очевидно восприятие турка в качестве врага, практически абсолютно отсутствует враждебность к курдам. На детей, даже если они жестоки, глупо обижаться, они просто не понимают, что они делают.

Поскольку за последнее столетие Армения перенесла неимоверное множество бед, успев и пережить тотальный геноцид в Турции, и разделить трагическую судьбу России, неудивительно, что по отношению к целому ряду стран до сих пор сохраняется обида. Германия, союзница Османской империи в Первой Мировой войне, принимала косвенное участие в геноциде. Англия в конце XIX века спровоцировала армян на крупное восстание, а затем отказала в своей поддержке - пролились реки крови. С тех пор Англию называют коварным Альбионом и весь англо-саксонский мир недолюбливают. Есть одна серьезная обида и на Россию - за то, что Ленин отдал Турции, то ли в надежде на революцию народов Востока, то ли в надежде получить наконец свободный проход через злополучные проливы, часть армянской территории. Почему при этом Ленин идентифицируется с Российской империей, не вполне понятно. Однако армяно-русские отношения вопрос очень сложный и к ним мы вернемся ниже.

Армяне и державы.

Несмотря на более или менее конфликтные отношения армян с теми или иными странами, ни одна из них не может быть вполне вписана в образ врага. Враг - абстрактно-безличен. Это «державы», это клуб сильных мира сего, тех самых геополитических сил, который вершит судьбы народов.
Самый яркий пример: в источниках, близких по времени к геноциду, можно найти мнения, что в трагедии армян виноваты не столько турки, сколько «державы». «В последней мировой войне, судорожно нападая от Константинополя до Галиции и Баку, Турция вновь осталась в одиночестве, страной, обороняющейся от всех государств, даже от своих союзников. Вот тут-то и кроется причина трагедии Турции, тут кроется общий знаменатель причин всех турецких несчастий, проявлением которого являются восстания и погромы» [В.Минахордян. 1919: 1].

Здесь интересен следующий нюанс. За геноцид армяне были более обижены на «державы» (за исключением России, отношения с которой особые), чем на турок. И большем потрясением для армян были не турецкие зверства, а равнодушие к ним всего мира. Зло не было наказано. В тот краткий период с 1918 по 1921 годы, когда существовала Армянская республика, считавшаяся независимой, рассматривался вопрос о приеме армян в Лигу Наций, и было решено отказать. В противном случае, за армян пришлось бы заступаться. Ведь они причислялись к блоку победителей в Первой Мировой войне, американский президент Вильсон щедрою рукой так очертил послевоенную армянскую границу, что о таком размахе и сами армяне не смели мечтать. Лига Наций согласилась с этими границами. Но установить их армянам (тем, кто остался жив после геноцида) было предложено своими силами.

«Согласно статье 22 устава Лиги Наций Державы должны были передать опеку над армянским государством одному из развитых государств. Однако вместо этого Высший Совет Лиги Наций по инициативе лорда Керзона предложил передать защиту будущего армянского государства самой Лиге Наций. В результате Лига Наций приняла 11 апреля 1920 года меморандум, констатирующий, что Высший Совет держав решил образовать независимую армянскую республику. Однако в меморандуме подчеркивалось, что Лига Наций будет стараться выполнить эту задачу лишь по мере своих возможностей... В сентябре 1920 года в Лигу Наций было направлено письмо с просьбой принять в Лигу Армению. Из 29 голосовавших государств «за» были только Канада, Перу, Португалия, Румыния, Сальвадор, Швейцария, Уругвай, Венесуэла» [А.Мандельштам. 1981: 23, 28.].
На Лозанской мирной конференции армянам было отказано даже в праве на «национальный очаг» (в двадцатые годы существовала такая политическая формула) и даже в моральной поддержке. Исмет-паша заявил, что в результате войны Турция сведена к своим этнографическим границам и не имеет на своей земле не клочка для осуществления плана национального очага и поинтересовался, не хотят ли сами европейские государства выделить территорию для армян. После этого, как выразился лорд Керзон, «больной армянский вопрос скончался».

Армяне жили разбросанные по разным странам убежденные в тотальной несправедливости мира. Те, кто остался жить на территории принадлежавшей ранее Российской империи, предпочли сдаться на милость большевикам, в уповании на то, что они все-таки русские и добивать армян не будут.

Эти краткие страницы, вырванные из истории армянского вопроса дают некоторое представление об объективных причинах, вызвавших хроническое недоверие армян к «мировому сообществу». Оно наблюдается до сих пор. Надежды на реальную международную помощь даже на заре перестройки, когда ей бредили во всех республиках, в Армении воспринимались скептически.

Державы как «технологическая» сила.

Но армянский скепсис по отношению к «державам» сам по себе не влечет за собой формирования образа врага. Ни одна конкретная из держав, даже если к ней исторически имеются претензии, о чем мы говорили выше, как враг не воспринимается. Однако сформировался некий абстрактный образ «держав», которому и приписывается роль «источника зла». В различных частных ситуациях он может переноситься на ту или другую страну, но ни за какой из них конкретно не закреплен. Было бы правильнее сказать, что в данном контексте под словом «державы» понимаются не сами по себе страны и народы, а некая обезличенная сущность мирового арбитра, который вершит судьбами народов по своему произволу, прикрываясь маской справедливости, а между тем стремится по-своему, в зависимости от своего удобства переустроить, переструктурировать мир. «Держава» в этом понимании и является субъектом геополитики, той силой, которая стремиться низвести народы к функциям.

Становления народа, как внешнеполитического субъекта, происходит во внутреннем противодействии «державам» и состоит в переходе из состояния геополитической функции к состоянию «роли», самостоятельного игрока на геополитическом поле.

В некоем смысле понятие «державы» можно рассматривать как фантом. Оно безлично. «Держава» не субъект как таковой, а образ действия в мире. Образ покорения мира и мироуправления, который можно было бы условно назвать «технологическим». Последнее очень важно. Тот субъект, который понимается под словом «держава», действует не силой, не обычной хитростью даже, а как бы некоей «магической» завораживаюжей силой. Эта сила - источник зла. Ей и необходимо противостоять.

При этом, повторяем, ни одна страна, к которой может быть применено название «держава», не сводиться в понимании армян только к роли «державы». Способ внешнего действия ни одной из стран не сводится к «технологичности». Поэтому с народами этих стран, также как и с народами соседних стран, находящихся в ситуации сходной с той, в которой находятся армяне, можно строить субъектные «межличностные» отношения.

Борясь с навязыванием состояния геополитической функции и стремясь приобрести собственную, пусть и ограниченную роль во внешней политике, армяне вступают в борьбу с состоянием «державности», обращаясь к народам помимо той геополитической структуры, которая им навязана, апеллируя к их индивидуальности, к их субъектности.

Так формируется представление об «образе действия», присущем политическому сознанию армян.
Независимости как состояния не существует ни для большой, ни тем более для малой страны. Существует независимость действия, поведения. В этой системе координат - любая провозглашенная независимость - фикция, она лишь иная форма зависимости от внешних сил и зависимости, может быть, более глубокой. Независимость достигается путем взаимодействия с внешними силами, либо через сознательное союзничество, либо через сознательное сопротивление.

Парадигма способа действия в политической мифологии армян.

Логика переносного смысла.

Если признается, что существует определенная логика в процессе соперничества держав и переструктурирования в его ходе геополитического пространства, как пространства функционального, то следует признать, что и существует своя специфическая логика и в поведении субъекта, стремящегося к обретению свое роли во внешней политики. Обретение собственной роли ведет к созданию определенного субъективного поля, где перестают действовать закономерности глобальной геополитики, а в действие вступают закономерности «межличностных» отношений. Условно эту логику можно назвать логикой метафоры или логикой переносного смысла, которая определяет соотношение «текста» и «подтекста» политического действия.

Она основывается на том, что во внешнеполитическом взаимодействии между его субъектами происходит постоянный обмен «репликами», в которые вкладывается существенно значимый для них смысл и которые иногда преднамеренно, а чаще неосознанно, являются провоцированием друг друга. Внешнеполитическое взаимодействие может быть описано как диалог «провокаций», если убрать из этого слова однозначно негативный оттенок и рассматривать провокацию как элемент коммуникации.

Механизм такой провокации состоит в том, что в ходе коммуникации один предмет реальности принимается за другой и с ним связывается весь комплекс ассоциаций, закрепленный за этим другим. Между текстом и подтекстом действия возникает разрыв: тот смысл действия, который «прочитывает» провоцируемый (исходя из своих представлений) отличается от того смысла, который вкладывает в свое действие партнер, так что параллельно начинают существовать как бы две реальности, соотношения между которыми не определено, причем для обоих партнеров. Они балансируют на той грани, на которой происходит кратковременная стыковка двух различных психологических реальностей.

Все это может быть в равной мере отнесено как общению отдельных людей, так и внешнеполитических субъектов. Такие смысловые переносы неизбежны во внешнеполитическом взаимодействии, поскольку его субъекты, имеющие различные ценностные системы и образы мира, стремятся найти точки пересечения.

«Межличностное» взаимодействие

Внешнеполитическое действие, строящееся по законам логики переносного смысла, «метафорической логики», может быть очень неожиданным по своему выражению и не вписываться в обычные представления о действиях в политике. Дело в том, что внешнеполитическое действие у армян относится к сфере фактически «межличностных» отношений субъектов и взаимное провоцирование происходит в тех точках, где возможно ценностное пересечение.

Этот способ действия является крайне рискованным и большинстве случаев ведет к расшибанию лба. Но только оно способно вызвать у той силы, которая стоит за геополитическим субъектом, точнее, того народа, который выступает в образе геополитического субъекта, не технологическую, а человеческую реакцию, заставить в ответ совершить также непосредственное раскрывающее его суть действие. А последнее дает, в свою очередь, уникальный шанс - подружиться с ним. Это, в свою очередь, имеет целью перенос политических отношений на другой уровень, а значит, избавление от состояние функции и приобретение своей адекватной роли. Но можно сказать и так: желание подружиться является и просто самоцелью, психологической потребностью, удовлетворение которой делает народ способным к активным действиям в мире.

Парадигма «условие деятельности» в политической мифологии армян.

Союзничество как условие деятельности.

Категория «союзничества» играет такую важную роль в сознании армян и в их политической мифологии, что ее вполне можно интерпретировать в качестве парадигмы «условия действия» в армянской картине мира.

Описание данной парадигмы мы проведем с опорой на изданное мизерным тиражом в Ереване исследование Манвела Саркисяна, который пишет: «укрепление в армянском этническом сознании стереотипа обеспечения условий деятельности путем внешнего покровительства определяло всю систему построения взаимоотношений с миром. (Выделено автором). Данная проблема всегда находилась в центре политического выбора в самые сложные периоды истории» [Саркисян М. 1996: 34].

Идея союзничества в сознание армян связана с представлением о некоем «сакральном поле» действия, «не обязательно ассоциирующегося с конкретной территорией, а скорее с конкретными условиями, обеспечивающими осуществление деятельности. При этом такие условия должны обладать главным свойством - быть покровительствуемы некой силой. Армянская этническая философия не обладает иным пониманием условий деятельности, кроме союза с той или иной внешней силой. Такой союз ставит обязательным условием покровительство над полем своей деятельности. И самое главное, подобный союз воспринимается не как нечто вынужденное, а как наиболее ценный компонент всей системы жизнедеятельности... Любой внутренний конфликт вызывается, в основном, различным пониманием той или иной субэтнической группой идей и характера внешнего союза. (Этим, кстати, объясняется столь острое восприятие и в наши дни проблемы ориентации). Одновременно союз с внешним фактором воспринимается как равное право на участие в судьбе и другой части союза, имея и там покровительство себе» [Саркисян М. 1996: 23].

Характер союзнических отношений.

У современных армян установка на союзничество выражена наиболее ярко. Для них характерна «ориентация не на те или иные ценности, а на тот или иной союз с внешним фактором, формирующим условия для действия армянского общества. Единственным условием деятельности является условие внешнего политического покровительства над территорией Армении» [Саркисян М. 1996: 48].

При этом союзничество является не игрой интересов, а жизнью. Армяне могут сколько угодно рассуждать в газетах о прагматическим союзничестве, на практике оно менее всего прагматично. В него вкладывается приблизительно то содержание, которое на «межличностном» уровне вкладывается в понятие «дружба». Союзничество без дружбы, без личной приязни и даже привязанности для армян не осуществимо. Они просто не умеют вступать в отношения, которые в международной политики принято называть партнерскими. Для них реальна либо глубокая и длительная преданность союзнику, порой в ущерб собственным интересам, либо отношения сиюминутной выгоды.

Кроме того, само представление о наличии у народа миссии предполагает и наличии представления о союзничестве за идею, которое строится на общем представление о добре и зле, на общем идеале.

Подведем итог сказанному:

Складывается сложная система. Мир представляется как арена соперничества держав. Державы сами по себе, так сказать, в чистом виде - силы зла, деятельность которых приводит к превращения стран и народов в функциональные единицы глобального политического действия. Создается как бы искусственный, «зачарованный» мир. Задача страны или народа, являющегося объектом геополитического воздействия, состоит в том, чтобы противостоять превращению себя в геополитическую функцию, принять на себя в геополитической игре некоторую определенную роль, которая могла бы быть согласована с некоей культурной миссией, которую приписывает себе народ. Роль дает внешнеполитическому субъекту возможность самостоятельного действия. Однако в любой этнической картине мира возможность самостоятельного действия связана как с наличием для него побудительной причины (а такая причина в данном случае очевидна - это сопротивление превращению в функцию, сопротивление накладыванию на себя «чар», проективной организации пространства), так и с наличием определенных условий, делающих это действие возможным. Эти условия в картине мира армян, кажется, противоречат тому, как предстает в ней «арена деятельности».

Получается, что одно и тоже пространство является и полем деятельности «злых» держав, и территорией, которая находится под покровительством «доброго» союзника. Объективно этот «союзник» неминуемо должен являться одновременно и одной из «держав», иначе необъяснимо, каким образом некая территория может находиться под его покровительством. Можно предположить, что здесь мы имеем дело с определенным разрывом в логической цепочке. Субъект союзничества как бы расщепляется. Он одновременно и включается в число «держав» и исключается из него. Совокупность держав включает его, но он сам по себе в качестве державы не мыслится. Более того, мир воспринимается в качестве враждебно настроенного к «союзнику», стремящегося к его уничтожению.

Реализация роли происходит через установление отношений союзничества. Практически это означает, что функциональные отношения и функциональная зависимость трансформируется в «межличностные» отношения дружбы и преданности. На обесчеловечивающую структуру геополитического поля накладывается как бы иной слой отношений, в корне этой структуре противоречащей и ее в конечном счете уничтожающие.

Эту систему отношений легче всего сравнить с системой отношений между сеньором и его рыцарем. Рыцарь внутренне независим, никто, в том числе и сеньор, не может посягнуть на его честь и совесть. Но он предан своего сеньору и готов ему служить, если служба эта не ведет к нарушению тех идеалов, которые подразумеваются в качестве общих для сеньора и рыцаря. Он готов на лишения и всегда является бескомпромиссным проводником интересов своего сеньора, фактически отождествляя свои и его интересы.

Все это, конечно, не исключает наличие внутренних трений и отстаивания перед сеньором своих прав - но это, пока нет угрозы извне. От рыцаря невозможно ожидать, что его действия всегда будут предсказуемыми, он может действовать на свой страх и риск по своему разумению - но все это опять же, пока нет внешней опасности для них с сеньором (в этом смысле они неразделимы). Кроме того, в отличии от обычной вассальной модели, от которой мы сейчас отталкивались в своих объяснениях, отношения союзничества предполагают в их армянском восприятии, ощутимую теплоту отношения.

«Образ покровителя» в армянской политической мифологии.

Характерные черты «образа покровителя» в картине мира армян.

«Образ покровителя» в этнической картине мира армян имеет черты «deus ex machina» из древнегреческих трагедий - божества, спускающегося на землю в критический момент, разрубающий узел неразрешимых проблем и удаляющегося обратно на небеса. Важно постоянное присутствие «покровителя», хотя и на некотором расстоянии. Он не присутствует в обыденной жизни, но в любой сложной ситуации готов придти на помощь, равно, что важно подчеркнуть, придти на помощь сам по себе, не обязательно по зову. Он как бы наблюдает за жизнью народа извне и при этом служит объектом, можно сказать даже, поклонения.

Перенос «образа покровителя» на русских был и остается довольно прочным. Правда, это образ, можно так сказать, неких «идеальных русских». Это означает, что конкретные бытовые привычки русских армянам могут вовсе не нравиться и на бытовой, и на внутриполитической почве возможны конфликты. Образ русских в сознание армян как бы двоится. Но это касается только благополучных эпох, когда ни русским, ни армянам не угрожает опасность. Так было в периоды стабильности Российской империи и Советского Союза.

Армяне и Россия.

Перенос «образа покровителя» на Россию произошел давно, и современной Армении, как и раньше, среди массы населения «наибольшее влияние имеет картина мира, сформированная ориентацией на Россию и ее ценности. Идентифицируя Россию с образом покровителя, эта точка зрения объявляет ценностью все ее имперские установки. Служение Российской империи приобретает характер главного действия. Россия выглядит как мессия-спаситель... Большинство воспринимают своих лидеров в положительном качестве, если они являются крепкими сторонниками России, и если российские власти признают этих лидеров. Если и можно говорить о наличие общественной группы с иным мировосприятием, то только в смысле наличия в армянском обществе тенденции отрицания этого доминантного мировоззрения. Именно тенденции, а не прослойки с альтернативным восприятием. Сложность этого феномена отрицания в том, что это сознание, отрицая всю систему «традиционного» мировосприятия не имеет какой-либо собственной картины видения мира. Отрицание происходит в такой форме, в какой могли бы отрицать это представители чужих обществ» [Саркисян М. 1996: 48 - 49].

Отношения с Россией психологически наиболее болезненная для армян тема. Вопрос о союзничестве с Россией - наиболее острый и до парадоксальности неразрешимый. И может быть потому, что в понятие «союзничество» вкладывается слишком серьезное содержание.
Однако оно дает-таки Армении возможность ощущать себя форпостом России и стражем ее интересов на Юге. С точки зрения идеологической Россия предстает тут в качестве Великого христианского царства (хотя существуют непримиримые противоречия в православном и армянском исповедание веры, но в последние полтысячелетия они на уровень политический практически не выносились). Таким образом, Армения воспринимает себя в качестве форпоста христианского мира, который, так уж это сложилось исторически, персонифицировался в образе России.

Наполнение поля геополитического взаимодействия смыслом.

Если мы вернемся к тому описанию парадигмы «поля политического действия», о которой говорили выше и которое в армянской политической мифологии представляет собой арену соперничества геополитических сил, то мы не можем избежать определенных ассоциаций. Форпост - это «за’мок», один из важнейших игровых элементов геополитического поля. А значит, мы возвращаемся к исходному пункту.

Но уже на новом уровне. «За’мок» - это функция, способ оборонительно- наступательной организации территории. Форпост - субъект, который порой может и должен действовать на свою ответственность, это основное действующее лицо в геополитической драме. Его действия - осмысленны. Переход от функции зам’ка к роли форпоста и является преодолением технологической функциональности, которая сковывает страну словно чарами.
Форпост является передовым краем чего-то, какой-то культурно-организационной единицы. Тем самым он является и частицей определенного культурного пространства, носителем определенной идеологии и ценностных доминант. А это означает, что поле геополитического взаимодействия из абстракции превращается в осмысленную и ценностно обоснованную реальность. Соперничество приобретает осмысленность и позволяет включиться в него не в качестве безличной функциональной единицы, а в качестве субъекта, имеющего в нем свою роль. И даже если эта роль ограниченна, не допускает полной свободы действия, то и она позволяет каким-то образом осуществлять в мире то, что народ воспринимает как свою миссию.

Это уже не соперничество внешних сил. Солидаризация с ценностными доминантами одной из этих сил действует как противоядие. Она психологически снимает парализующий налет технологичности, превращая его в борьбу культурных миров. Соответственно и армяне начинают выступать (и видеть себя) в качестве культурной силы достаточно самобытной для того, чтобы при любых обстоятельствах сохранять отчетливую самоидентичность, причем исторически и традиционно встроенную в более широкую культурную целостность. А это подразумевает и служение идеалу, и «сеньору» в качестве носителя этого идеала, и психологическую уверенность в покровительстве себе.

Преодоление того образа политического взаимодействия, который изначально воспринимается как зло, осуществляется путем наполнения его смыслом. Поле политического действия превращается, таким образом, в арену борьбы добра и зла, где уже нет место геополитической функциональности, где каждый на своем месте может стать бойцом за идеалы добра.

Противоборствующие интересы перестают восприниматься как чужие. Это интересы сил зла и сил добра. Паутина «технологичности», фрагментарности, неопределенности перестает оказывать свое сковывающее самостоятельную активность действие.

Но все это при условии постоянной и неустанной борьбы за возможность выполнения собственной миссии. Стоит только расслабиться, отдаться течению событий и осмысленность арены соперничества теряется, а вместе с ней теряется осознание собственной роли в нем; народ становится функциональным придатком к тому, что воспринималось как сила добра. И тогда это уже и не сила добра, а внешний субъект, борющийся за власть над регионом и использующий все те же «технологические» методы. Таким образом, достижение роли требует постоянного напряжения и постоянного осознания смысла собственной деятельности. Потеря своей идентичности в качестве культурного субъекта оборачивается катастрофой.

Политическая мифология определяет политику подспудно, путем того, что народ видит мир в определенных парадигмах. Правящая элита вынуждена подстраиваться к народным представлениям, даже если при этом приходится модифицировать идеологическую систему. То, что не укладывается в этнические константы - бессознательные представления о характере и способах действия человеческого коллектива в мире - народом отвергается и горе тому правителю, который не сможет отталкиваться в своих действия от народной политической мифологию.

Список цитируемой литературы:

Матевосян Грант. “Азатамарт”, 1992, N 14.
“Азатамарт”, 1992, N 14.
Минахордян В. Трагедия Турции, Ереван, 19191.
Мандельштам А. Лига наций, великие державы и армянский вопрос. (Реферат книги русского дипломата Андре Мандельштама по армянскому вопросу). Ереван, 1981.
Саркисян М. Армения перед лицом современных глобальных проблем. Ереван: Армянский Центр Стратегических и Национальных Исследований, 1996.

Светлана Лурье

Некоторые подглавы статьи написаны на основании разработок , которые были выполнены мною в соавторстве с Л. Казаряном и частично опубликованные в сокращенном виде в армянской прессе. См: Беседы о геополитике // Республика Армения. 1992, 28.02, 03.03, 06.03; Пятиморье // Геополитический портрет. Республика Армения. 1992, 04.09; Беседы о внешней политике // Республика Армения. 1992, 20.10, 21.10, 23.10.