Вселенское одиночество империи

Русский проект, 24 мая 2007 г.

Кажется, что Россия очередной раз находится на перепутье, выбирая свой путь развития. Однако это ложное ощущение, все ключевые точки, так или иначе связанные с выбором пути Россия уже прошла. Это не значит, что выбирать ей больше нечего, речь о принципиальных моментах, а они, в свою очередь, включают целый спектр возможностей, в рамках которого еще предстоит отыскать наиболее оптимальные пути развития. К тому же поступательное развитие - всегда процесс выбора.

Но жребий уже брошен. Россия, раз, провозгласила себя набирающей силу сверхдержавой, и, два, осознала себя как многонациональное государство. В таком сочетании приоритетов государства исторически называли империями. Мы, однако, не желаем так называться, и у нас на это есть веская причина. Исторически сложилось, что понятие империя включает в себя завоевательскую политику, а мы никого присоединять к себе не собираемся. Не можем – это отдельный вопрос, но и абсолютно однозначно не хотим.

Возможно, в будущем что-то изменится, но сейчас даже те вялотекущие процессы интеграции в рамках, скажем, того же ЕвразЕС, которые кое как ползут, Россия сама же и саботирует, хотя от них вроде как одна польза. Нашим мучения с объединением с Белоруссией под Новый год надолго была поставлена точка. Только что Россия в одностороннем порядке вышла из целого ряда основополагающих соглашений в рамках СНГ, отказавшись от бумаг об участии в межгосударственном рынке ценных бумаг, в конвенции о защите прав инвестора, в протоколе к соглашению о помощи беженцам и т.д. (Заметим в скобках, что те договоры, которые имеют военный подтекст, даже, кажущийся не особо важным в мире новых военных реалий, напротив, укрепляются, то есть создается некая систнма приграничной политики).

Как это не парадоксально, но именно эти разрывы и разломы свидетельствуют, что Россия выбрала для себя имперский путь. Важным внешним признаком внутреннего видения себя в качестве будущей империи, является недавно проявившееся у нас стремление к некого рода пассивности на международной арене.

Что делает на мировой арене среднестатистическое государство? Ищет союзников, вступает в международные организации, выбирает те или иные пути интеграции.

Все это Россия делала. Ровно до того момента, как осознала себя становящейся сверхдержавой, то есть примерно с год назад. Теперь она пытается заниматься только тем, что от нее требует формального поддержания статуса Великой державы, то есть норовит сползти к изоляционизму. Получается это неважно, то и дело возникают проблемы, от которых уйти невозможно (с оглядкой на будущее это, между прочим и хорошо).

Но факт, Россия бежит лишних международных забот избежать и стремиться сосредоточится на развитии альтернатив своей внутренней.

Что дает нам основание полагать, что стремление России к максимально возможному для себя изоляционизму является свидетельством зарождаюшийся новой россссийской имперскости.
Ответ – во всемирной истории.

Любую империю характеризуют два казалось бы взаимоисключающие момента: изоляционизм и универсализм. Именно эти два тенденции, когда им удается тесно переплестись и даже слиться, способны инициировать имперское строительство.

Возьмем для примера Римскую империю. В ее основании лежал политический изоляционизм и культурный универсализм, а так же сакрализацией общественно-государственной жизни (что тоже является чрезвычайно важной чертой для успеха построения имперского здания). Основной сферой деятельности римской дипломатии было формирование структуры геополитического пространства с целью создания специфической буферной зоны вокруг империи. Рим имел дипломатические отношения только с «королевствами», которым он покровительствовал на манер того, как англичане в Индии покровительствовали своим раджам. При этом Римская империя претендовала на то, чтобы быть не просто государством, а государством, совпадающим по своим масштабом со всем цивилизованным миром.

Что особо важно подчеркнуть, римская модель культуры, в том числе политической, была близка эллинскими городами-государствами, которые так же характеризовались сочетанием политического изоляционизма и культурного универсализма. Отличие Рима от своих предшественников состояло в том, что ему удалось реализовать культурный универсализм и политический изоляционизм в практической жизни - он смог стать многоэтнической общностью, формацией, где этнические различия не имели никакого политического значения, то есть культурный универсализм вылился в практику управления народами, расширявшейся на весь доступный римлянам мир.

Те же изоляционизм и универсализм, вкупе с сакрализацией государственной жизни в наследнице Древнего Рима – Византии, только усилились.

В основе Византийской империи мы находим идею, что земная империя является копией Царства Небесного, а именно это сообщество людей, объединенных идеей Православия, идеей правильного славления Бога, и таким образом преодолевших то разделение на языки, этносы, культуры, которое было следствием греха - попытки человечества самовольно достичь Небес, построив Вавилонскую башню. Поэтому так важен для византийцев культурный универсализм и прошедшее красной нитью через всю историю Византии неприятие любого национализма, в том числе и собственного, греческого. Византийская империя мыслила себя как единственное и единое государство всех православных народов. Даже о политически независимых русских патриарх Фотий писал как о подданных империи и в известном смысле был прав, поскольку русские признавали принцип православного универсализма и авторитет византийского императора, хотя и не были ему подвластны де-юре не стремились себя ему противопоставлять.

Принцип изоляционизма определял все внешнюю политику Византии, последняя была скорее пограничной политикой. Заключившие с нею мир варварские народы, в том числе получившие от нее землю для поселения (а равно и те, кто поселился самовольно), а тем более - те, кто принял от империи крещение («был цивилизован»), обретали безопасность и могли ничего не страшиться. Некоторые народы Византия нанимала в качестве военной силы и ежегодно выплачивала приграничным племенам большие суммы. За это они должны были защищать границы империи. Так одни одни варвары были оплотом Империи против других.

Россия заимствовала у Византии (а через нее - у Рима) практически все наиболее важные компоненты центрального принципа империи, то есть и изоляционизм, и универсализм, и сакрализацию власти. Но, во-первых, начиналась уже иная историческая эпоха, Россия изначально была государством среди других государств и вела активную и отнюдь не только приграничную политику, как на Востоке, так и на Западе. Во-вторых, перенос имперских ценностей из Византии на Русь был связан с переживанием трагедии, и привнес в русское имперское сознание значительную психологическую травму.

После падения Константинополя (1453 г.) русским представлялось, что они остались единственным православным народом в мире. Именно в это время псковский монах Филофей в начале XVI века и написал свое знаменитое: "...два Рима пали, а третий стоит, четвертому же не бывать", ведь утеря вверенного русским на хранение Сокровища веры означала бы гибель истинного благочестия во всей вселенной и воцарение на земле Антихриста. Слова Филофея, написанное Василию III, были апокалипсическим, а не политическим и по тону, и по контексту: Москва не только Третий Рим, но и последний, и на очень короткое время, потому что конец уже близок. Поэтому русский изоляционизм зачастую был чисто психологическим, но от этого он не переживался менее остро.

Примат религиозных мотивов над национальными и прагматическими обнаруживался в российской политике (прежде всего ее политике в южном направлении: Балканы - Афон - Константинополь - Святая Земля - Эфиопия) вплоть до начала ХХ в. Особенно отчетливо конфликт между религиозными (или религиозно-государственнными) началами и началами национальными проявил себя в ходе Балканской войны. Публицистика воспевала войну за освобождение единокровных славян и национальную идею, народ же национальной идеи не понимал вовсе, по-своему истолковывая сложные политические игры. У А.Н.Энгельгардта в «Письмах из деревни» мы встречаем, что, по мнению крестьян, «вся загвоздка в англичанке. Чтобы вышло что-нибудь, нужно соединиться с англичанкой, а чтобы соединиться, нужно ее в свою веру перевести. Не удастся же перевести в свою веру англичанку - война».Итак, Балканская война - война за веру, но война с Англией, у которой Турция только марионетка.

Чем собственно была в этом смысле Российская империя? Это инструмент ограждения православного и потенциально-православного пространства и механизм поддержания внутри него определенной дисциплины, как бы в очень ослабленном виде - порядка внутри монастыря. И это собственно не столько инструмент экспансии, сколько своего рода оборонительный инструмент, призванный закреплять то, что было достигнуто иным путем, защищать от внешних посягательств и внутренних нестроений. Однако задачей государство было также и расширение зоны потенциального Православия.

Россия сложилась как государство в эпоху, когда мир уже был поделен между так называемыми «мировыми религиями» и собственно активная миссия могла быть направлена только на те народы, которые оставались еще языческими. Можно было бы ожидать, что только эти территории и представляют для России реальный интерес. Однако специфический универсализм Российской империи выразился в том, что ее границы рассекали мусульманский, буддийский, католический и протестантский миры - регионы, где были приняты перечисленные вероисповедания, на общих основаниях входили в состав империи. Российская империя, как бы втянула в себя все разнообразие и все религиозные противоречия мира, стремясь «отыграть» их и победить внутри самой себя. И если гражданство Византии в значительной степени зависело от православной веры, то в России, гражданство и все связанные с ним права давались по факту проживания внутри границ империи как бы в преддверии обращения подданных в Православие. От подданных прежде всего требовалось приобретение всех гражданских добродетелей в надежде на то, что обращение произойдет со временем, хотя бы лет через сто. Так, цель государственной политики в Туркестане была сформулирована его первым генерал губернатором К.П.Кауфманом следующим образом: "Сделать как православных, так и мусульман одинаково полезными гражданами России". Интересно отметить, что главным недостатком этой политики было то, что «русские» мусульмане рассматривались именно в контексте внутренних отношений Российской империи, почему и предполагалось, что они привыкнут к новым условиям, сойдутся с русским православным населением и, в конце концов, пожелают слиться с ним, и вовсе игнорировалось, что мусульмане остаются частью исламского мира, с которым при любых обстоятельствах они будут чувствовать свое единство и стремиться поддерживать отношения. Для русских психологически государственная граница как бы отсекала завоеванные регионы от остального мира, ставила непроницаемый барьер. Если Советский Союз ставил между собой и внешним миром «железный занавес» (и ассимиляция окраин пошла рекордными темпами), то Российская империя его не ставила, поскольку психологически имелось впечатление, что он возникал как бы сам собой, по факту картографических изменений.

Многое из сказанного о Византийской и Российской империи относилось и к западноевропейским империям, например, к Британской.

Внешняя политика долгий период носила черты приграничной, на свой лад, конечно. Так, Англия планомерно захватывала все морские подступы к Индии — близлежащие порты, проливы и каналы, мысы, служащие базами снабжения кораблей. Причем увеличение территории было для Англии не только не необходимо, но даже нежелательно. В XVIII веке английские торговцы больше дорожили двумя вест-индийскими островами, чем всей Канадой. Так англичане основали свою колонию на Капской земле, но все значение этой колонии было не в Африке, а в Азии. И потому вполне можно говорить, что для Британии до начала XIX века был свойственен существенный изляционизм.
От британской империи был неотделим и культурно-религиозный универсализм.

К началу XVI века, когда стала складываться Британская имперская парадигма, концепции «страны», «сообщества», «империи» и «нации» входят в общественный оборот и начинают пониматься как синонимы, означающие «суверенный народ Англии», понятие, которое тогда же было тесно связано с понятием «представительское управ­ление».

«Представительское управление» понималось как атрибут, присущий полноценному человеческому сообществу, как способ действия, присущий полноценному человеку, а не как политическую цель. В этом же контексте понималась и «англиканскую церковь». Ей так же присущ атрибут «представительское управление», и понималось как религиозное превосходство, затем как одновременно превосходство имперское («лучшая в мире система управления народами») и национальное.

Проповедь протестантизма в его английском варианте была до поры до времени психологически затруднена. Ведь английский протестантизм был тесно переплетен с понятием «нация», «национальная церковь». Только в XIX в. по­явились идеи, позволяющие распространять понятие национальной цер­кви на другие народы. Была разработана концепция самоуправ­ляющейся церкви. Идея состояла в необходимости отдельной автоном­ной структуры для каждой туземной церковной организации. Цель миссионерской активности должна быть определена в терминах «взращиваемой церкви».

Однако в это же время наблюдается рост расистских установок. Смешение понятий выразилось в идеологии "бремени белого человека", с которой была связана, с одной стороны, доктрина о цивилизаторской миссии англичан, их призвании насаждать по всему миру искусство свободного управления, а с другой — верой в генетическое превосходство британской расы, что в свою очередь выразилось в идеологии меркантилизма.

Основным субъектом действия в английской модели колонизации является некое “самоуправляющееся сообщество” (все равно, религиозное или торговое). Между этими “мини-империями” и “центром”, именовавшим себя Британской империей, существовало постоянное непреодолимое противоречие: “центр” стремился привести свои колонии (“мини-империи”) к “единому знаменателю”, а колонии, самодостаточные по своему внутреннему ощущению, противились унификации, восставали против центра, отделялись от метрополии юридически. Таким образом, жизнь Британской империи тоже не была лишена трагизма, а отпадение от нее Соединенных Штатов было настоящим шоком, когда англичале хотели вовсе разрушить всю свою империю.

Америка представляет собой типичный пример такого британского сообщества. В настоящее время в нем так же неразрывно переплетаются сознание собственного превосходства и связанный с этим комплексом меркантилизм (как форма выражения изоляционизма) и стремление насаждать по всему миру «самоуправляющиеся сообщества» (как форма универсализма), американцы продолжают отрабатывать в своей практике комплексы и противоречия, заданные им мифологемой Британской империи. Для Британской империи психологическая ловушка состояла в том, что, насаждая самоуправление, они по всему миру плодили нации, которые во многих своих чертах копировали британскую нацию и против нее восставали. Выход был найден выработкой и применением концепции подмандатных территорий. Причем эта концепция во многом была плодом именно американского ума. Американцы же расформировали старую Британскую империю и стали строить на ее месте свою неформальную империю. Но несли они те же доминанты, вновь на наших глазах попадая в связанные с ними ловушки, но несколько в другом аспекте. Американский имперский принцип связан не столько с насаждением демократии в полном смысле слова, сколько именно самоуправления. Но при этом они имеют дело уже с сформированными в свое время, зачастую руками британцев (как в Ираке), нациями, имеющими свою национальную культуру и свои этнокультурные комплексы. Добиваясь проведения свободных выборов, они приводят к власти органы самоуправления силы, которые являются выразителями идеологий, несовместимых с американской. Причем с завидным постоянством результат оказывается для них неожиданным, поскольку в их представлении заложено, что из самоуправления вытекает весь комплекс их собственных мировоззренческих доминант. Так произошло в Палестине, где свободные выборы привели к власти ХАМАС, так произошло в Ираке, где выборы проведение свободных выборов привело к созданию шиитского правительства и гражданской войне на религиозной почве. Но и сейчас американцы продолжают думать, что если им удастся свергнуть иранский режим, то в результате выборов в стране установится демократия западного образца. В результате этой психологической ловушки Америка создает хаос именно там, где планомерно нацеливается на создание порядка и, порождая по всему миру антиамериканизм, загоняем себя в вовсе избыточный для себя изоляционизм. И как следствие, затрудняется извлечение ими меркантильных выгод из территории, которую они собирались контролировать.

Так стоит ли игра свеч? Имперскость всегда связана с психологическими ловушками и, порой переживанием самых настоящих трагедий. Изоляционизм ведет к разрушению добрых отношений с теми или иными странами, универсализм к несколько неадекватной самооценке. Все вместе к периодическому переживанию значительного психологического дискомфорта, обманутости в лучших стремлениях. Порой имперскость выливается в банальный империализм, экспансию, имеющею целью прагматические интересы — экономические и политические. Когда ради этих интересов проливаются потоки крови, это эгоизм чистой воды. Но имперскость к нему отнюдь не сводится к империализму.

Имперскость - это наличие у народа идеи, которую он понимает как универсальную, как свою миссию в мире. И при всей тяжести несения креста имперскости, только народы, обладающие такой миссией, оставляют в истории свой яркий след.

Для России – быть Великой Державой – значит быть империей. Это не в коем случае не значит, что ее политика станет от этого агрессивной, период имперскости был у России очень длительным, многовековым, а период империализма занял не более, не более, чем полвека, когда она была вовлечена Британией в борьбу дележ материальных выгод. К этому периоду возврата для России нет. Но имперскость для России не просто опганичное состояние, поскольку не ощущая на себе креста исторической миссии, русский народ просто деградирует. Русские способны решать сверхзадачи, а над простыми задачками они ломаются.

Без ощущения имперскости мы не сможем нормализовать нашу внешнюю политику, которая немыслима без осознания своей мировой миссии, поскольку мы можем строить наши отношения с дпугими страна либо на основе высокого смысла, либо на основе банальных денег. Третьего нам не дано. И потому для современной России естественным желанием является поломать все то, что препятствует проявлению нашего имперского принципа. Будь то бессмысленное СНГ, ннкуда не ведущий ЕвразЕС, стратегическое соглашение с Европой, за которым, когда оно заключалось, стояло некое культурное содержание, но которое выветрилось полностью после приема в Евросоюх новичков с их чуждыми нам амбициями. Когда мы возвращались к дружбе с Китаем, эта дружба имела определенную самоценность, но пока у нас не сложилась имперская идея, у нас нет ничего содержательного, чтобы мы могли привнести в эту дружбу. Нам нечего сказать современной Америке такого, чтобы она, закусившая удела и разогнавшаяся в безоглядном достижении своих целей и погрязшая в неизжитых психологических ловушках, приостановилась, хоть в полуха нас услышать.

Но самое важное, что без ощущения имперскости мы не сможем обустроить свою жизнь внутри страны, прежде всего нас погубит наша неспособность установить приемлемые межэтнические отношения, мы уже скатываемся к межнациональной ненависти. Имперская иерархия строится на всепроникновении имперского принципа. По мере того как Империя набирает силы, эта иерархия делается наднациональной и в этом — одна из сильных сторон имперского строительства. При этом государственные сановники из «инородцев» могут сохранять или не сохранять свою «этничность» – культурные и поведенческие особенности. Это собственно не важно. Гражданством империи национальность как бы превосходится. Другие народы активно включаются в процесс нашего имперского строительства. Они считают нашу империю и своей империей тоже, такой же нашей, как и своей. Потому что покорились они не нам как этнической общности, а принципу империи, если не религии империи, то культуре империи, тому, что нас с ними объединило. А для этого имперский принцип должен быть.

Отсюда ощущения некоего психологического дискомфорта от современного российского изоляционизма. И вроде бы он логичен и закономерен, поскольку мы должны самоопределиться со своей миссией. И вроде он нам сейчас необходим, поскольку настало время прислушаться к себе, определиться со своими желаниями и приоритетами. Просто понять себя как народ. Но не ложный ли это взгляд? Даст ли самоуглубление тот ответ, который нам нужен. Времена Римской империи, когда она могла считать себя универсальным государством, собравшим под свои знамена весь цивилизованный мир, прошли. Вступив на этот путь, мы породит лишь неадекватную и нежизнеспособную конструкцию. Да, нам надо разрушить те связи, которые нам мешают, тянут назад, да нам нужен небольшой элемент изоляционизма, но выкристаллизовать свою миссию в мире, свою новую имперскую идею, мы можем только в процессе активного действия в мире. Эта миссия должна сформироваться в рамках наших исторических традиций, но быть такой, которая отвечает на запросы современного мира, которая будет востребована у других стран и народов, служить осмысленной и привлекательной основой к новой интеграции. При этом наше действия в мире должно быть одновременно ярно выраженным русским, нашим специфичным, отражающим нашу суть, но и действия, которое может быть воспринять как российское, как свое собственное действие народами России и, по мере возможности выражать и их суть, поскольку они уже долгие годы живут вместе с нами. Последнее необходимо именно потому, что Россия вновь империя с ее неизбежным универсализмом. И универсализмом, который открыто и живо готов взаимодействовать со всем тем в целом мире, что несет в себе внятный культурный смысл, что в свою очередь является проявлением чей-то миссии. Открывая других, мы будем открывать и себя.

С.В. Лурье