Лурье С.В., Казарян Л. Беседы о внешней политике

В цикле Бесед о геополитике ("РА". № 39, 40, 41, 44, 46, 49) мы описали, как происходит геополитическое освоение пространства конкурирующими (и сотрудничающими) мировыми силами, складывание его структуры и формирование функций территорий. Теперь мы будем говорить о внешнеполитическом субъекте, действующем внутри этого пространства. Кем он является в своих отношениях с другими? Какова логика его внешнеполитического поведения и как можно определить принципы его внешнеполитического действия? Что представляют собой для него внешние ему геополитические структуры?

I. Внешнеполитическое действие

Для ответа мы должны прежде всего разграничить сферы международной политики и внешней политики, а также внешней политики и внутренней политики.

Большинство фактов международной жизни, которым повседневно привлекается наше внимание, относится к области мировой политики. Ей принадлежат те события и действия, соотнесенные с контекстом политики какой-либо из тех сил, которыми весь мир может рассматриваться как внутренне освоенная реальность, т.е. субъект переносит на весь мир черты своей внутренней определенности, в принципе - отношения своей внутренней политики. В конечном счете мировая политика не признает внеположных субъектов; народы как самосознающие и смыслополагающие целостности сводятся на уровень скрепленных обычаем народностей, которые оказываются материалом для воплощения идей мировой политики.

В идеале - их, как кирпичики включает в устройство большого мирового дома тот, кто мыслит себя единственным субъектом мировой политики, ее творцом. Он преображает мир в соответствии со своими представлениями о справедливом, о должном. Его мировая политика, собственно, и является источником возникновения геополитических воззрений и доктрин, движущей силой геополитической, т.е. имперской организации пространства мира.

С этим связано в современной политологии определение внешней политики как условия государственной самореализации. С одной стороны, оно точно отражает то, что субъект мировой политики понимает всемирную арену действия, простирающуюся перед ним, именно как условие собственной самореализации. С другой стороны - то, что в мировой политике остальным субъектам предлагается в качестве цели включение в мировой процесс. Этим подразумевается обретение некоего стабильного внешнего равновесия и сбалансированного развития в качестве участников и части мирового процесса, - опираясь на гарантии, предоставляемые в связи с их самоопределением (или раз принятым на себя при вступлении в мировое сообщество названием и сопутствующими ему предикатами).

В данном определении внешней политики бросается в глаза его пассивный залог.

При этом целью отдельного участника мирового процесса должно стать охранение своего статуса и самореализация в его рамках, т.е. ограничение своей внешней активности функциями поддержания равновесия с внешней средой. Поэтому определение внешней политики как обеспечения условий самореализации является усеченным и зависимым от процедур мировой политики.

Это не внешняя политика в собственном смысле слова, поскольку последняя по своей сути активна, она собственно и является самореализацией. Она не условие самореализации, а способ ее. И суть внешней политики связана с собственным смыслополаганием. Субъектом ее является не государство-территория как администрирующий в определенных границах партнер среди прочих в сфере мировой политики, а государство-народ как целостность, имеющая собственную внутреннюю структуру, своеобразное видение мира и способная к внутренне обоснованным действиям.

Народ складывается на базе народности (этноса), одной из первичных характеристик которой является пространственная локализация. Но в понятие народа пространственные категории входят в уже снятом виде. Для него первична категория действия и смысла, т.е. осмысленного действия в мире.

Мировая политика отрицает внешнюю политику, поскольку в принципе отрицает действие вовне. Мир для нее, во-первых - единое и в принципе однородное территориальное поле, свое или потенциально свое, расселенные по которому различные народности равно подлежат включение во внутренний (внутримировой) процесс, а во-вторых, - поле раздробленное на атомарные государственные структуры, которые в идеале не должны взаимодействовать иначе, как посредством механизма мировой политики. Вне этого механизма они как бы разделены невидимой и непроницаемой стеной (имеющей сегодня своим символом и мифом-обоснованием принцип взаимного "невмешательства" во внутренние дела).

Для внешней же политики территория сама по себе - понятие лишенное смысла. Она прежде всего населена субъектами, с которыми идет взаимодействие на всевозможных уровнях коммуникации. Реализация себя происходит через это взаимодействие. Во внешнеполитическом действии утверждаются одни ценности и отрицаются другие; находится духовное сродство с одними субъектами и бросается вызов другим; переносятся на внешнюю реальность собственные невыявленные возможности и "отыгрываются" там, транслируя миру и воспринимая в нем опыт жизни.

Внешняя политика является выражением собственного глубинного содержания, равно как и политика внутренняя. В основе последней лежит борьба внутренних альтернатив политического субъекта, т.е. различных возможных для него способов восприятия действительности, которые задают направленность и характер его действия в мире. Каждая из них имеет в народе своих представителей и "стремится" к расширению их числа, борясь с другими альтернативами.

Внешняя же политика является выражением этого содержания в едином значении вовне. Она может быть определена как миссия, т. е. способ распространения в мире своих высших стремлений, вовлечение в свое духовное развитие, - в мире (и в этом отличие от мировой политики) неожиданном, потенциальном, среди непредположенных субъектов.

Однако миссия, не является трансляцией вовне опыта народа со всеми его противоречиями и конфликтами. Внешняя политика носит характер представительства, когда одно конкретное политическое стремление, связанное с определенной внутренней альтернативой, аккумулирует в себе все другие внутренние альтернативы.

Так, в истории России 70-х годов XIX века царская политика и политика славянофилов в отношении Болгарии выражали собой различные внутренние альтернативы, в момент же вступления страны в войну на Балканах царская политика вобрала в себя славянофильскую и выступила ее представительницей (конечно, не буквально) на международной арене, чем было снято внутреннее противоречие в России.

Когда такого представительства одной альтернативой других не получается, - они выражаются вовне каждая по отдельности в различных внешнеполитических действиях. Таким образом, их борьба переносится во внешнее поле; они начинают отыгрываться вовне, связываясь с конкретными субъектами и обстоятельствами. Это состояние приводит к самопровоцированию, когда возникает порочный круг и одно внешнеполитическое действие одной из внутренних альтернатив тут же вызывает другое, порождаемое другой внутренней альтернативой, и связанное не с внешнеполитической реальностью, а с потребностью в самоудовлетворении и уничтожении внутренней конфронтации.

В нормальных условиях внешнеполитическое действие выступает как синхронизация внутренних альтернатив и ведет в свою очередь к упорядочиванию внутренней политики, внося целостность в нее. Содержание, в ходе внешнеполитического действия выплеснутое вовне, вновь воспринимается уже как действенно значимое и влияет на кристаллизацию структур внутренней жизни народа.

Внешняя политика имеет смысл как признание внешних субъектов и соотнесение их с собой в своем призвании. Было бы упрощением представлять себе это соотнесение обязательно как диалог, ввиду различия ценностных систем субъектов. Оно носит характер драматизации, когда внешним субъектам приписываются внутренне значимые определения и они вписываются во внутреннюю драму борьбы и размежевания внутренних альтернатив, что создает многослойность каждого внешнеполитического действия, представленного в качестве единства провокации и коммуникации.

II. Логика внешнеполитического действия

Каким бывает внешнеполитическое действие? Снимем первый поверхностный пласт: президент страны Х посетил страну У с такой-то целью - такого рода сообщениями пестрят страницы всех газет. Предполагается очевидный смысл: он поехал, чтобы продемонстрировать то-то и то-то. В иные эпохи форма внешнеполитического действия оттачивается до совершенства - вот как описывал Уинстон Черчилль "концерт великих европейских держав", существоваший перед первой мировой войной: "Накануне катастрофы мир был великолепен. На обеих сторонах земли народы, увенчанные своими властителями... Обе европейские системы (двойственный и тройственный союзы) спокойно противостояли друг другу во всем их великолепии. Их связывала вежливая, благоразумная, мирная и, в общем и целом, - искренняя дипломатия... Было достаточно какой-либо ноты, замечания посла, секретной фразы в парламенте, чтобы изо дня в день приводить в состояние равновесия эту огромную систему. Учитывались слова, даже шушукания. Какой-нибудь жест мог стать многозначительным".

Далее во внешней политике есть логика скрытого действия: президент страны Х поехал в страну У будто бы добиться того-то и того-то, но на самом деле он создает выгодный идеологический фон, чтобы делать что-то совсем другое. Тут мы сталкиваемся с внешнеполитической интригой.

Все это имеет свое место во внешнеполитическом действии. Но мы будем говорить о материях более тонких, о логике переносного смысла (метафоры). Эта логика, в сфере которой лежит собственно внешнеполитическое поведение; осмысляет отношение "текста" и "подтекста" действия.

Коротко говоря, она основывается на том, что во внешнеполитическом взаимодействии между его субъектами происходит постоянный обмен "репликами", в которые вкладывается существенно значимый для них смысл и которые иногда преднамеренно, а чаще - неосознанно являются провоцированием друг друга. Внешнеполитическое взаимодействие может быть описано как диалог "провокаций", если убрать из этого слова однозначно-негативный оттенок и попытаться рассматривать провокацию, как элемент коммуникации.

В принципе, механизм провокации состоит в том, что один предмет реальности принимается за другой и с ним связывается весь комплекс ассоциаций, закрепленный за этим другим, что вызывает со стороны спровоцированного субъекта неадекватное действие.

Таким образом логика провокации строится на переброске ассоциаций с предмета на предмет. Происходит как бы жонглирование смыслами, которое может вызвать у провоцируемого невозможность адекватно назвать и определить предмет реальности, вокруг которого протекает игра. Между текстом и подтекстом действия возникает разрыв: тот смысл действия, который "прочитывает" провоцируемый (исходя из своих представлений), отличается от того смысла, который вкладывает в свое действие партнер, так что параллельно начинают существовать как бы две реальности, соотношение между которыми для провоцируемого не определено и, провоцируясь, он подпадает на какой-то момент потоку существования "провокатора". Возникает их временная связка, которая имеет двустороннее действие. В момент провокации "провоцируемый" и "провокатор" балансируют на той грани, на которой происходит кратковременная стыковка двух различных психологических реальностей, - когда партнеры в принципе могут поменяться ролями и на провокацию следует ответная провокация: новое изменение преломления и осмысления реальности.

Итак, течение провокации может быть трех родов; 1) объект провокации подпадает ей, теряет собственный смысл ситуации и происходит срыв, неадекватное и внутренне несвоевременное действие; 2) провоцируемый отражает провокацию и рационализирует ее смысл, превращая провокацию в проблему - необходимость вписать новую ситуацию в свое представление о мире и дать ей название; 3) происходит "диалог провокаций" - ряд взаимных провоцирований, которые если не приводят к срыву ни у той ни у другой стороны, перерастают в нормальную коммуникацию.

Все это может быть в равной мере отнесено к общению отдельных людей, так и внешнеполитических субъектов. Такие смысловые переносы неизбежны во внешнеполитическом взаимодействии постольку, поскольку его субъекты, имеющие различные ценностные системы и образы мира, стремятся найти избирательное сродство друг с другом (т.е. пересечение ценностных систем), - имея целью распространить в мире свои высшие духовные стремления, вовлечь других в свое духовное развитие, при этом борясь и преодолевая иные ценностные системы.

Провокация выступает в этих отношениях отчасти как неизбежный момент, вызванный недостаточным пониманием друг друга (когда естественное поведение одного из субъектов внешнеполитического действия непроизвольно вызывает неадекватную реакцию другого) и в этом случае имеет позитивный смысл знакомства (которое может быть заново необходимо при изменениях внутреннего мира субъектов). Или она может выступать как собственно поведенческая метафора, призванная, сознательно или безотчетно, вызвать

особого рода действия или реакции со стороны партнера, обеспечить его участие или же устранить из какого-то слоя внешнеполитических отношений. Причем прямолинейное действие (неметафорическое), - как можно проиллюстрировать на множестве исторических примеров, - обычно не добивается предполагаемой реакции, поскольку не затрагивает внутренне значимые ассоциативные ряды адресата.

В плане этого показательны отношения между Болгарией и Россией в 80-х годах прошлого века. Прагматизма в них и с той и с другой стороны было менее всего. Это период взаимных подозрений, упреков и обличений, которые часто встречаются в отношениях между людьми, но кажутся невероятными в отношениях народов и государств. Обвинения обеих сторон основывались на одном и том же: каждой из них ставилось в упрек, что она не соответствовала тому идеальному образу, который ей раньше приписывала другая.

До этого, в 60-70-х годах, в России активно действовали Славянские комитеты, которые пропагандировали необходимость помощи единоверным братьям-славянам, страдающим под османским игом. Как показывают опубликованные уже в наши дни документы, роль болгар в основании этих комитетов была очень значительной. Они апеллировали к той доминанте в сознании русских, которая была сродственна их собственным доминантам, но не проявлялась актуально. Таким образом можно сказать, они спровоцировали актуализацию этой доминанты, что привело к широкому народному движению в России и вылилось в массовые потоки русских добровольцев.

При этом, согласно воспоминаниям, относящимся к тем годам, это движение не было этнической солидарностью, хотя в пропаганде преобладал именно этот мотив. Болгары, сербы, македонцы, черногорцы назывались русским крестьянством одним словом - греки, то есть принадлежащие у греческой церкви православные единоверцы. Война за православие выразила ту внутреннюю альтернативу России, вокруг которой пошла концентрация энергии народа. А народ, в свою очередь, навязал свою волю правительству, которое войны не хотело, предвидя политические осложнения с Англией. "Когда читали царский манифест, народ крестился и все поздравляли друг друга с войной" - писал Достоевский.

Проинтерпретируем это с точки зрения метафорической логики. В чем здесь можно видеть перенос смысла? Столь часто встречающаяся пропаганда в свою пользу, апелляция к состраданию (обычно абсолютно бесплодная) в данном случае спровоцировала целый ряд ассоциаций, так что политическое действие по защите интересов болгар оказалось приравненым к борьбе русских за самих себя, за свою идентичность. Отказ от помощи славянам означал бы для них отказ от того, что понималось как главное в самих себе: сохранение и защита Православия. Таким образом, действие получило иную смысловую окраску.

Логика метафоры строится на том, что политическое действие имеет в качестве своего подтекста определенный ассоциативный ряд и ответ следует не на текст поступка, а на его подтекст, поскольку его содержание имеет для провоцируемого субъекта существенную значимость в его картине мира и прочно связано с другими его компонентами, в том числе определяющими характер и способ действия.

Провокация болгар была в значительной мере невольной - не в том смысле, что они не планировали достигнуть того результата, который получили (они именно его и добивались), а в том, что не были готовы его принять. Их провокация шла на очень глубоком уровне (то есть затрагивала очень значимые для русского народа - народа, а не политических деятелей - ценности) и поскольку болгары провоцировали русских, вовлекая их в поток своего существования, постольку же они провоцировались сами, или были провоцируемы русскими, вовлекавшими их в свою очередь в поток своего существования.

Так между ними в течении нескольких лет шел диалог провокаций, который в принципе был уже близок к созданию образа устойчивой коммуникации, причем весьма глубокой, если бы не произошел в последующем срыв. Обе стороны замкнули свой поток коммуникации каждая на себя и произошло самопровоцирование, приводившее к однонаправленным самопроизвольным действиям и полной потере понимания своего партнера. Начались те самые нелепые обвинения и взаимные обиды.

Срыв этот выразился в том, что уже многолетний диалог на языке подтекста и внутренних смыслов перешел вновь на язык прямого текста, тогда как текст и подтекст разошлись до предела и текст сам по себе, вне своего подтекста, мог быть воспринимаем только как нечто абсурдное. Диалог содержания сорвался, диалог словесных форм возникнуть уже не мог, - последовал разрыв.

В каком-то смысле этот срыв нормален, поскольку он также является элементом внешнеполитического диалога, проявляя себя там, где избирательное сродство нащупано неверно и вовсе не исключает восстановления коммуникации, - нового диалога провокаций с надеждой на коммуникацию.

Подчеркнем особо, что внешнеполитическое действие, строящееся по законам метафорической логики (логики провокации), может быть очень неожиданно по своему выражению и не вписываться в обычные представления о действиях в политике. Дело в том, что внешнеполитическое действие относится к сфере фактически "межличностных" отношений субъектов и взаимное провоцирование происходит в тех точках, где возможно ценностное пересечение и разнообразными способами, которые выражают эти ценности.

В этом отличие области внешней политики от области мировой политики, где собственно и получило распространение то явление, которое известно как "грубая политическая провокация". Специфика ее состоит в том, что она происходит не в результате ценностного взаимодействия и носит односторонний характер: субъект мировой политики провоцирует других, стремясь исключить возможность их провокаций по отношению к себе, а так же, - что еще более важно, - друг по отношению к другу, если это не лежит в русле мировой политики, не допуская естественного для внешней политики диалога провокаций. С тем становится зыбкой почва нормальной коммуникации, восстановление которой требует тогда особого духовного и эмоционального напряжения.

III. Становление внешнеполитического субъекта

Геополитические теории часто напоминают взгляд на мир с некоей вышеположенной точки. Они если и не отвлеченно историософичны, то тогда "технологичны", то есть представляют собой описание мира теми, кто создает или пытается создать в мировом масштабе ту или иную необходимую ему организацию пространства. Населяющие мир народы функционально рассматриваются с точки зрения их положения и роли в геополитически организуемом пространстве.

В отличие от этого, геополитическая теория субъекта силой внешней необходимости включенного в геополитический процесс скорее "операциональна" - как описание задаваемой извне структуры пространства с целью выявить в конкретной ситуации степень жесткости определяемых извне рамок и степень свободы. В этом смысле цель сводится к ориентации в геополитическом пространстве. При этом часто этот субъект становится перед тем фактом, что ему выпадает (отводится, приписывается или провоцируется) в мировой политике какая-то роль. Каким путем он мог бы определить свое отношение к этой роли?

Такая его роль с точки зрения геополитического субъекта, творящего мировую политику, является элементом организации пространства, соотнесенным с этнографической составляющей последнего. В "Беседах о геополитике" мы говорили о том, что каждый вариант организации геополитического пространства может предусматривать определенный тип поведения народов того или иного региона. Это может быть активная роль, исполнение которой предполагает внутреннюю целостность народа, и значит она должна коррелировать с одной из его внутренних альтернатив, - а может быть - лишь эксплуатация определенных особенностей менталитета народа, выборочное функционально ограниченное использование его качеств для тех или иных целей организации пространства.

Чем же является роль для внешнеполитического субъекта? Мы говорили о геополитическом поле как об игровом и, следовательно, должны сказать, что тот, кто исполняет "роль" - "играет". Можно даже сказать, что он играет роль в чужой игре. Это примерно то же самое, что горевать по поводу несовершенства мироздания. Продуктивнее размышлять о том, что в данном случае означает "играть роль". Это - первый шаг к тому, чтобы от нее дистанцироваться, не принимая рамки роли как извечные, не превращаясь из политического субъекта в политический объект.

Когда-то профессия актера была презираемой, он воспринимался как "маска", повторяющая чужие слова. Автор пьесы мог стать великим, актер был обречен оставаться ничтожеством. Но есть и другое представление - актер вносит в пьесу себя самого, свое видение мира и, произнося текст пьесы, не смея изменить ни слова, он тем не менее спорит с автором, давая такое толкование образа, которое автор может быть вовсе не имел в виду. Злодей превращается в трагическую фигуру, шут в философа, добряк в лицемера, милосердный в обманщика, а персонаж, выражающий мысли автора, может вдруг через игру актера предстать глупцом и оказывается, что пьеса совершенно не о том, о чем она была написана, - а между тем исполнитель не отступил ни на йоту и не пренебрег ни одной ремаркой.

Однако, как это может стать возможным? Посмотрим на вопрос с другого конца.

Мы уже говорили о том, что внешнеполитическое действие связано с осознанием его субъектом своей миссии. Эта миссия вырабатывается в результате не только его внутреннего становления, но и внешнеполитической коммуникации, - подобно тому, как осознание личностью своего "я", хотя и зиждется на его первичном характере, но кристаллизуется во взаимодействии с миром. Аналогичным образом становление внешнеполитического субъекта связано с опытом, который он получает посредством коммуникации с миром, т.е. опробования в возможностях взаимодействия избирательного сродства с другими. Субъект как бы испробует свои открытые возможности, преобразуя их в вопросы к миру, и, используя присущую внешнеполитическому действию логику метафоры (провокации) добивается от мира ответа на них. Этот опыт кристаллизуется в менталитете народа, в структуре общества и государства, в его идеологиии, и проявляет себя во внешнеполитическом действии уже на новом уровне, выражая воспринятое и усвоенное им содержание, получившее целостную законченную форму духовных стремлений. Это содержание определяет то, что внешнеполитический субъект понимает как свою миссию.

Роль может пониматься как сужение миссии, ее привязанность к внешним определениям взаимодействия, не вполне свободное выполнение миссии, - но не как ее отмена. Миссия продолжает выражаться даже через тесные прямо навязанные извне рамки. И дистанцирование от роли, и характер ее исполнения зависят от самого факта наличия миссии как внутреннего стержня. Иного способа отнестись к политической роли свободно - нет.

Здесь встает вопрос о союзничестве. Союзничество может быть игрой интересов, а может быть и жизнью. Оно может быть сугубо прагматическим, - но наличие миссии требует союзничества за идею. Оно иное. Оно строится на общем представлении о добре и зле, на общем идеале. Оно действительно сложно, порой невыносимо, потому что союзник, может быть, значительно более могущественный, - может начинать делать нечто совсем иное, прямо противоположное, впасть в ошибки и поддаться соблазнам; и долг союзничества окажется не в подыгрывании ему, а в том, чтобы его остановить - поскольку сама внешнеполитическая игра (внешнеполитическая, а не игра мировой политики) оказывается способом выражения своего идеала.

Геополитическая структура представляет собой внешние рамки этого самовыражения. Это и обуславливает взгляд внешнеполитического субъекта на "геополитическое поле". Для него оно - не только арена борьбы за свою жизнь и благополучие, но и поле на котором должна быть выполнена его собственная миссия.

Для внешнеполитического субъекта территория - это категория внешней жизни, но миссия, поскольку она воплощается вовне, воплощается на территории. Наличие миссии само по себе обуславливает характер восприятия внешнеполитическим субъектом пространства.

Динамика миссии задает в восприятии субъективно значимое представление о структуре пространства, как актуальной, так и должной. Так, если взять самый архаичный стереотип сознания, то в нем территория связанная с "мы", "наша" территория окрашена в светлый цвет, территория внешняя, "их" в темный. В данном случае актуальным представлением о территории является эта черно белая картинка. Динамика миссии может состоять, например, в расширении светлого пятна и, в конечном счете, полном исчезновении всего темного поля. Это будет представление о нормативном состоянии пространства.

Любая реальная миссия, поскольку она имеет достаточно сложное содержание, исключает черно-белое восприятие пространства. Для нее (в отличие от архаического стереотипа) территория обретает значимость лишь в преломлении миссии, а миссия преломляется через других внешнеполитических субъектов. То есть восприятие территории происходит через восприятие связанных с ней других внешнеполитических субъектов. Или же - через субъективно значимые места-святыни, так сказать сакральную географию.

Миссия предопределяет такой взгляд на территорию, который может быть сформулирован вопросом о "своем вовне". Это "свое" характеризуется избирательным сродством (пересечением ценностных ориентаций) различных субъектов внешней политики. Здесь существенна не только степень пересечения, но и его контекст: при совпадении некоторого пласта ценностей - совместимость или несовместимость других пластов; при смыкании некоторых внутренних альтернатив (возможных для данного народа восприятий мира) - расхождение и противопоставленность других альтернатив. Таким образом поле внешней политики как бы расцвечивается в разные цвета.

Миссия реализуется через взаимодействие с другими внешнеполитическими субъектами и само ее содержание уточняется в этом взаимодействии. Они предстают пред миссией как вопросы реального бытия к идеальному содержанию миссии и внешняя политика оказывается средством их связи, стыковки. В свою очередь "разноокрашенность" поля внешней политики влияет и на восприятие субъектом своей внутренней территории. Миссия, действуя вовне, в значительной мере определяет и внутреннюю жизнь субъекта. Отдельные участки внутренней территории получают особую окрашенность в связи с содержанием миссии, особую эмоциональную или прагматически символическую значимость -как плацдармы, форпосты, или территории внутреннего воплощения миссии. С другой стороны, это может проявляться в особой национальной политике в отношении этнических или религиозных меньшинств, которая в этом случае приобретает некоторые черты внешнеполитического диалога.

Та функциональная организация пространства, которая является следствием геополитического процесса, накладывается извне как искусственная структурная сетка на арену внешнеполитического действия и может стать препятствием для его свободной реализации подобно природным преградам, горам и морям. Они нарушают непосредственность коммуникации и преодолеваются труднопроходимыми перевалами и по воздуху. В этом смысле собственные геополитические схемы (т.е. описания геополитического пространства и закономерностей в удобном для себя виде) субъекта внешней политики и являются по необходимости операциональными. Они, словно топографическая карта, демонстрируют препятствия непосредственной коммуникации, барьеры и пропасти, разделяющие субъектов, и дают возможность отыскивать те узкие коридоры, которые могут стать руслом распространения миссии.

IV. Ориентация в геополитической ситуации

Ситуативно-действенное восприятие геополитики внешнеполитическим субъектом заключается как в знании закономерностей организации пространства, так и в умении предвидеть изменения, происходящие в окружающем регионе. В этом предвидении должна учитываться та сетка пространственной структуры региона, которая накладывается на территорию силами мировой политики, а также собственное действие различных внешнеполитических субъектов. Их действия рассматриваются как ролевые, понимая роль как привязанное к внешним определениям (своим или чужим), суженное, не вполне свободное ввиду доминирования в регионе сил мировой политики, выполнение миссии.

Каждая страна имеет внутреннюю структуру, отражающую как обуславливающие факторы, так и ее собственные импульсы событийности. Так например, географически в ней выделяется ряд точек, на которые падает основная нагрузка и где должны происходить основные события в жизни страны. Внутренние импульсы событийности проистекают из присущего ей менталитета, т.е. характерных для ее народа сознательных и бессознательных установок и стереотипов, связанных с ними ассоциативных рядов, которые определяют реакции во внешнем взаимодействии. Менталитет - не законченная и не самозамкнутая совокупность установок. Скорее это - круговорот различных внутренних альтернатив, разделяющихся и поглощающих друг-друга способов восприятия бытия и действования. На основе каждой из них может кристаллизоваться определенная внешнеполитическая роль.

В условиях обычного внешнеполитического взаимодействия эта роль непосредственно связана с миссией как форма ее выражения, ее обмирщвление. А в условиях мировой политики, когда территория включается в геополитическое пространство и подвергается направленному влиянию извне, роль в очень значительной мере следует и оформляется из той функции, которая закрепляется за территорией исходя из целесообразности внешней организации пространства региона.

Влияние мировой политики на субъектов, которые не являются ее творцами, выражаются прежде всего в нарушении нормального внешнеполитического взаимодействия, основ самовосприятия и взаимного восприятия. Однако, в любом случае, так возникающие отношения не могут быть вовсепроизвольными, а зависят от внутренних качеств этих субъектов.

Возможность или невозможность вступления субъектов в те или иные отношения в регионе, обусловленные установлением его геополитической структуры, определяется в том числе избирательным сродством между ними и той силой, которая является субъектом, творцом мировой политики (т.е. частичным пересечением их внутренних альтернатив).

Как происходит внешнеполитическая самореализация субъекта, если от влияния на него мировых сил на время отвлечься? Оставим за скобками формирование его миссии, а остановимся на ролеобразующих составляющих его менталитета. Приобретение роли характеризуется самосознанием (определением себя), осознанием цели (культивированием направленной деятельности) и пространственной ориентации (осознанием своих границ).

Осознание себя проявляется через выявление исторических связей, ассоциативных рядов, соединяющих прошлое и будущее, определение версии собственной истории, позволяющей вписать настоящее в контекст прошлого и образ будущего. В идеале – создаются законченные тексты: художественные, научные и т.п. Осознание цели выражается в появлении значимого количества лиц, занимающихся определенной деятельностью, затем - объединении этих лиц, создании структур, через которые общество начинает финансировать определенные виды деятельности. Пространственная ориентация заключается в сакрализации и исторически-деятельностном восприятии различных территорий.

В результате возникает - вокруг той или иной внутренней альтернативы, становящеся стержневой образ себя, включающий в частности образ-для-себя, и образ-для-других. Образ-для-себя - это набор характеристик, приписываемых себеи желательных для себя. Эти характеристики материализуются, придавая своеобразный облик политическим, экономическим, образовательным, военным, юридическим и т.п. структурам. Формирование образа-для-других является задачей перевода, представления на языках других культур приписываемых себе определений. В качестве материализации этого плана ментальности создается внешняя атрибутика, легенды о себе, которые пропагандируются с целью налаживания коммуникации с внешним миром.

Образы себя, представляющие различные внутренние альтернативы развития внешнеполитического субъекта, "конкурируют" между собой, и материализация структур, связанных с тем или иным из этих образов, происходит спонтанно и параллельно.

Воздействие сил мировой политики на внешнеполитического субъекта прослеживается на стадии материализации образа себя, стимулируя проявление одной из внутренних альтернатив путем ее подпитки (например, вливания средств в сферы ее материализации) и блокировки других. Это создает повышенную концентрацию энергии вокруг определенной альтернативы. Определенные области деятельности оказываются бесперспективными, основные силы народа переключаются на более поддерживаемые и финансируемые, а покидаемой альтернативе продолжают служить лишь немногочисленные приверженцы идеи.

Представление о такой системе воздействия сил мировой политики на внешнеполитического субъекта создает для него возможность "операционального" подхода к геополитическим условиям своего действия. Первым шагом здесь является различение направленности внешнего воздействия на себя и других субъектов. Суть его состоит в определении основных точек взаимодействия данного внешнеполитического субъекта и сил мировой политики. Для этого необходимо представить его собственные альтернативы, т.е. те пути и способы развития, которыми он может пойти, будучи предоставленным самому себе, а также - возможные вариант организации геополитического пространства (которые являются внутренними альтернативами мировой политики с точки зрения этого субъекта).

Таким образом, выделяются самопроизвольные импульсы действия внешнеполитического субъекта и вероятная реакция на них сил мировой политики (что они должны предпринять, чтобы достигнуть желательного состояния этого субъекта). Целенаправленному воздействию при этом подвергается только ограниченное число сфер самореализации данного внешнеполитического субъекта - ролеобразующих сфер. При различных вариантах геополитической структуры, а следовательно - каждой определенной навязываемой субъекту роли со стороны сил мировой политики (исходя из их функционального взгляда на него), эти ролеобразующие сферы будут различны. Поэтому их желательно выявить для целенаправленного сбора информации - поскольку прочие сферы скорее всего окажутся предоставленными самим себе и информация о них не будет представлять интереса в этом смысле. Информация о накоплении качественных изменений в ролеобразующих структурах под внешним воздействием указывает на изменение функций территории в геополитическом пространстве.

Это, собственно, и есть уровень необходимого внешнеполитическому субъекту операционального знания, - поскольку он является субъектом собственной внешней, а не мировой политики, - заключается в представлении о том, какие формы осуществления его миссии будут блокироваться внешними силами, - для того, чтобы искать новые формы и воплощать свои идеалы через них, не впадая в растерянность и прострацию. В унифицирующем потоке мировой политики самореализация внешнеполитического субъекта крайне затруднена. Знание жестких внешних рамок позволяет ему осознать, что она именно затруднена, но возможна.