Культура как поле человеческого действия (Опыт построения психокультурологической теории)

Лурье Светлана Владимировна,
svlourie@gmail.com
Социологический институт РАН,
Санкт-Петербург, ул. 7-ая Красноармейская, д. 25/14.

Аннотация.
В статье рассматривается гипотеза об обобщенном культурном сценарии, который пронизывает все аспекты жизни человека и общества. Обобщенный культурный сценарий специфичен для каждой культуры и формируется в сознании человека в процессе социализации и инкультурации. Это осуществляется, когда осваиваемые им частные событийные культурные сценарии конденсируются в его сознании и обобщаются. Рассматривается культурный контекст функционирования обобщенного культурного сценария – социокультурная система, состоящая из разных типов артефактов и в целом представляющая интенциональную систему. Сам обобщенный культурный сценарий рассматривается как интенциональная, артефактная система, превращающая человека в интенциональную личность. Ставится проблема о соотношении интенциональности человеческого мира и свободы воли.

Ключевые слова.
Обобщенный культурный сценарий, социокультурная система, культурные константы, интенциональный мир, интенциональная личность, установка, артефакт, когниция, энкультурациия, свобода воли.

Вопрос о взаимосвязи культурного и психологического представляется банальным, и взаимосвязь эта кажется очевидной. Однако на деле все не так просто. Долгие десятилетия ученые-антропологи предлагали множество версий объяснения взаимосвязи культуры и психологии, но все эти версии были одна за другой отвергнуты. Самоочевидной казалась когда-то мысль, что человеческая личность складывается в первые годы жизни под воздействием обусловленной культурой социализации, но никто так и не сумел ее доказать, и в итоге она была отвергнута. А ведь все претендующие на научность описания национального характера отталкивались именно от этой идеи. Давно еще в психологической антропологии было предложено несколько концепций внутрикультурных интеграторов, которые сводили личность и культуру к общему знаменателю посредством выделения доминирующих в культуре личностных особенностей ее членов, таких как «основная личностная структура», «модальная личность» и другие. Но уже к середине ХХ века было признано, что ни одна культура, даже из тех, которые называют примитивными, не имеет ничего подобного «модальному типу личности» (Inkeles, Levinson 1969: 427- 428).

После этого долгое время признавалось, что связь между культурой и психологией и вовсе отсутствует или, во всяком случае, ее без ущерба для науки можно «вынести за скобки», просто игнорировать, поскольку-де, на функционирование культуры психология прямого влияния не оказывает, равно как и культура — на формирование и функционирование человеческой психики, а так называемые культурно-психологические процессы являются и вовсе не более чем фантомом. Тогда стали полагать, что антропология, психология, социология, социальная психология могут существовать независимо друг от друга, не вникая в сферы друг друга, и в своей механической совокупности вполне объяснять все явления культурной и общественной жизни, а также становление и развитие человеческой личности. А вот для психологической антропологии не осталось, казалось, собственного исследовательского поля.

Поскольку антропология изучает функционирование культуры, то вопрос в конечном счете и сводился к формулировке понятия культуры. Антропологи в большинстве своем с начала 60-х и до начала 80-х годов видели культуру как систему значений (знаков, символов), которые представляют собой сложное и плотное переплетение (постмодернистскую критику в культурной антропологии мы не рассматриваем из-за ее вненаучности). Люди, носители данной культуры, их слова, диалоги, действия и взаимодействия — все это также рассматривается как значения (знаки, символы). Таким образом, культура оказывается объяснимой в своих собственных терминах. Разумеется, предполагалось, что люди о чем-то думают, как-то реагируют на внешний мир, но это не признавалось явлениями, непосредственно связанными с культурой. Для понимания культуры считалось, вполне довольно знать об эксплицитных человеческих проявлениях, их видимых поступках и высказываниях, которые и подлежали антропологической интерпретации. То, что при этом люди думают, ощущают, какие эмоциональные состояния переживают, что скрывают, о чем умалчивают и почему, что подразумевают, делая то или иное высказывание, что осознают, а что остается неосознанным, какова истинная мотивация поведения людей — все это считалось предметом психологии, и который не должен интересовать антропологов. Такой подход (получивший название «символическая антропология») был очевидно ограниченным, однако внутренне непротиворечивым. Его невозможно было просто отвергнуть, его необходимо было преодолеть. Отсюда и главный вопрос, стоящий перед психологической антропологией — доказать неразрывную взаимозависимость культуры и психологии.

Особенностью психологической антропологии с конца ХХ столетия является интеграция ею понятийного аппарата когнитивного подхода. Когнитивистский аппарат помогал преодолеть антипсихологизм символического подхода, сохраняя при этом все конструктивное, что было в последнем. Дискуссия между когнитивной и символической антропологами касалась главным образом одного наиболее принципиального вопроса: существуют ли культурные системы внутри или вовне человеческого ума? Когнитивная антропология изучает ум человека и предполагает, что культура сосредоточена внутри человека. Символическая антропология изучает объективированную культуру, и ее не интересует, что происходит в уме человека, — культура, по ее мнению, лежит вовне человеческой психики. Психологические же антропологи стремились показать, что внутренняя и внешняя системы значений взаимосвязаны, более того, эта связь еще и такова, что, порождает у человека и мотивационные установки, тем и провоцируя человеческую деятельность.

В настоящей статье мы предложим такую модель культуры, которая предполагает непосредственную связь культуры и психологии, но подойдем к этому вопросу с новой перспективы, которая, с одной стороны, соответствует всем достижениям современной психологической и когнитивной антропологий, с другой, учитывает достижения отечественной науки, и с этой точки зрения попытаемся проследить культурно-психологически обусловленное поведение людей от индивидуального восприятия внешнего мира до функционирования общества как целого.

***

Начнем с вопроса о том, как реальности внешнего мира превращаются во внутрипсихические культурные реальности, «значимые системы» («meaning systems» в терминологии американского когнитивного антрополога Роя Д'Андрада). Поможет нам понятие «материальный поток» («material flow»), которому Д'Андрад дает следующее определение: “Существует большой класс человеческих феноменов, которые не организованы в значимые системы, которые я определяю как материальный поток. Под материальным потоком я разумею движение товаров, услуг, сообщений, людей, генов, болезней и других потенциально исчислимых целостностей в пространстве и во времени” (D’Andrade 1984: 110). В «материальный поток», как мы полагаем (может быть, используя данное понятие несколько шире, чем сам Д’Андрад), могут быть включены любые феномены, которые по тем или иным причинам не стали артефактами, а значит, человеком в культуре не вполне воспринимаются, не имеют своих значимых репрезентаций.

Для того, чтобы восприниматься человеком, феномены должны стать артефактами или «значимыми системами» — ментальными комплексами артефактов, которые включаются в культуру, понимаемую как «поле действия» («field of action»). Понятие «культура» в первом приближении будем трактовать, исходя из определения немецкого культурного психолога Эрнста Боша. Он полагает, что “Культура – это поле действия, содержание которого определяется объектами, созданными и используемыми людьми в целях поддержания институций, идей, и мифов. Будучи полем действия, культура предлагает возможности, но также и предусматривает условия для действий; это ограничивает цели, которые могут быть достигнуты с помощью определенных средств, устанавливает рамки правильного, возможного, а также отклоняющегося действия. Отношения между различными составляющими культуры, а также идециональное содержание культурного поля действия имеет системный характер, т.е., изменения в одной части системы могут иметь последствия в любой другой ее части” (Boesch 1991: р. 29). Элемент «материального потока», чтобы стать компонентом «культурного поля действия» («cultural field of action»), должен пройти через определенные ментальные операции. При этом некоторые компоненты «материального потока» неизбежно остаются за пределами восприятия человека, как лежащие вне его «интенционального мира» («intentional world»).

Культурный психолог Ричард Шведер пишет об интенциональных мирах: “Интенциональные вещи активны, но только в результате наших ментальных представлений о них. Они не имеют «природной» реальности или идентичности отдельно от человеческого понимания и деятельности. Интенциональный мир не существует отдельно от интенциональных состояний (верований, желаний, эмоций), воздействует на них и сам находится под их воздействием, воздействием людей, которые живут в этом мире” (Shweder 1991: 48-49). Кроме того, Шведер говорит: “…Человеческий артефактный мир, населен теми продуктами, которые мы сами выработали. Социокультурное окружение – это преднамеренный мир. Это умышленное мир, потому что его существование реально, является фактическим и оно сильно, но лишь постольку, поскольку существует сообщество людей, чьи убеждения, желания, эмоции, цели, и другие психические представления направляемы, и, таким образом, находятся под его влиянием” (Shweder 1991: 74). Шведер таким образом, помимо понятия «интенционального мира», вводит также понятие «интенциональная личность» («intentional person»): “Интенциональная личность и интенциональный мир взаимозависимы, они диалектически установлены посредством интенционального действия и практики, которые являются их продуктами” (Shweder 1991: 101).

* * *

Итак, как же реальности внешнего мира становятся внутрипсихическими культурными реальностями?

Часть элементов «материального потока» проходят этот путь автоматически, в процессе трансмиссии. Ребенок по мере своей социализации усваивает определенные «событийные культурные сценарии» («event cultural script»), а в процессе усвоения этих культурных сценариев — их составные части: от отдельных артефактов и их комплексов до культурных схем, моделей действия. Иначе говоря, ребенок воспринимает развернутые во времени целые культурные схемы. По мере того, как дети вовлекаются в совместное с другими людьми «интерпсихическое» (межличностное) взаимодействие, это взаимодействие постепенно становятся для них «интрапсихическим» (внутрипсихическим, психологически освоенным) или «интериоризированным», (Miller 1993: 421). По мнению Катрин Нельсон, в процессе социализации детей взрослые много чаще направляют их действия и ставят им цели, нежели напрямую, непосредственно обучают их чему-то. Взрослые используют свои знания культурных сценариев для наложения определенных ограничений на действия детей и тем самым позволяют детям включаться в ожидаемое от них ролевое поведение, то есть поступать в соответствии с определенным культурным сценарием. Усвоение сценариев, таким образом, играет центральную роль в освоении культуры (Nelson 1981: 110). При этом весь культурный контекст определяет выбор и использование усвоенных сценариев. Усваивая культурные сценарии, ребенок осваивает и окружающие его артефакты, и модели взаимодействия, и окружающее его идеализированное содержание культурного поля действия (“ideational contents of the cultural field of action”), и сам «интенциональный мир», в котором ему предстоит жить. Да дети и сами, входя в мир, становятся культурными объектами, артефактами (Коул 1996: 208).

Другая часть элементов «материального потока» усваивается посредством принадлежащих культуре некоторых константных комплексов восприятия (о чем мы еще будем говорить дальше), которые корректируют процесс человеческого восприятия, проводя его в культурой обусловленных рамках. Через посредство этих константных комплексов объект или явление и получает репрезентацию в человеческом мышлении, то есть становится артефактом. Здесь до некоторой степени можно согласиться и с утверждением психологического антрополога Теодора Шварца, что культура состоит из производных опыта, более или менее организованного (Schwartz 1994: 324-325).

Подведем первые итоги наших рассуждений и выскажем несколько ключевых для нас предположений, которые и рассмотрим дальше подробнее. Во-первых, мы полагаем, что сами константные комплексы восприятия, могут рассматриваться как артефакты. Будучи специфическими психическими процессами, которые регулируют социокультурную деятельность человека, и они сами являются продуктом культурной человеческой деятельности, и могут быть представлены как культурно-обусловленные и, как правило, бессознательные элементы человеческой психики. Во-вторых, раз человек «научается» определенному способу восприятия, участвуя в культуре, точнее говоря, участвуя в разнообразных ее сценариях, то восприятие и деятельность следует рассматривать как два тесно взаимосвязанных процесса. А значит, сделаем предварительный вывод, можно предположить, что структурно-образующие компоненты культуры являются парадигмами восприятия, определяющими характер деятельности человека в мире. В-третьих, парадигмы, определяющие структуру и отчасти само содержание культуры, остаются, как правило, неосознаваемыми, поскольку в противном случае человек мог бы относительно легко и произвольно конструировать для себя культуру, то есть удобные ему культурные сценарии. И, в-четвертых, эти парадигмы непосредственно соотносятся с артефактами культуры и установками личности по отношению к ним. Начнем наш анализ перечисленных положений с конца, то есть с понятий артефактов и установок.

***

Понятие «артефакты» на сегодняшний день довольно многозначно. Отсюда естественное стремление построить иерархию артефактов. Наиболее влиятельна иерархия Макса Вартовского, она такова: (1) первичные артефакты — материальные и идеальные артефакты (предметы или явления, а также наши представления о них); (2) вторичные артефакты — представления о моделях действия с артефактами; и (3) третичные артефакты — поле «свободной игры» (оперирование артефактами без привязки к внешнему миру, его закономерностям и связанным с ними потребностям) (Wartofsky 1979). Майкл Коул, пользуясь подобной схемой, добавляет в свою иерархию артефактов еще и «когнитивные артефакты» («cognitive artefact») (Cole 2003). Понятие «когнитивного артефакта» первоначально было предложено Дональдом Норманом, который ставил своей целью выяснить, как и когда в уме человека формируется когниция физических артефактов (Norman 1975). Для Нормана мышление — автономная человеческая деятельность, и артефакты являются чем-то внешним для человеческого мышления. Они воздействуют на него, но не конструируют его, не могут быть активны внутри человеческой психики. Для Коула же прежде всего важно, что артефакт действует внутри когнитивной системы, а когниция — это процесс, совершающийся в голове у индивида. Согласно Коулу, когнитивные артефакты устанавливают механизмы обработки информации (Cole 2003). Расширение Коулом понятия артефакта имеет свои плюсы. Оно дает нам право определять как артефакты объекты и явления не только внешние для человеческого ума, но и внутрипсихические в том случае, если они сформированы в результате культурных процессов. Коул говорит о “существах, чей ум создается посредством артефактов”, и утверждает, что “артефакты являются в некотором роде моделями. Их структура несет в себе, если так можно выразиться, «теорию» человеческого существа, которое их использует, и характеристики внешнего окружения, в и котором они как правило используются”, которые объединены вместе, что удовлетворяет и самого человека артефакты использующего, и тем задачам, которые он ставит. Коул уверяет, что “в тоже время артефакты являются “трансформаторами», способными переводить внешнее во внутреннее и наоборот” и полагает, что “поскольку они тесно сопряжены с целями, направляющими человеческое действие, существует функциональный аспект артифактно- опосредованного действия. И по тем же причинам артефакты воплощают разные типы долженствований (oughts, shoulds, and musts); и по тем же причинам артефакты воплощают в себе ценности, в этом духе все культурно опосредованные действия, по крайней мере, неявно, моральные действия” (Cole 2003). Прямо о мотивационных составляющих артефактов Коул не говорит, но артефакты для него, с одной стороны, процессуальные конструкты, с другой — ценностные, и, следовательно, как таковые не могут не обладать мотивационной функцией.

А последнем аспекте к Коулу близок Херберт Саймон, для которого артефакты всегда являются порождением человека, то есть «синтезированы человеком». (Simon 1981: 8). Кроме того нам важно, что Саймон говорит о таких компонентах артефактов, как цели, (поскольку в том, что касается целей, мотивационные составляющие артефактов просто не могут быть вынесены за скобки), функции (очевидна процессуальная составляющая) и акты адаптаций (в том числе, психологических, имеющих связь с «интенциональными мирами»).

В результате иерархия ценностей получается такая: (1) материальные артефакты (2) идеальные артефакты (определим эти артефакты как различные, так как они далеко не одно и тоже) (3) когнитивные артефакты, представляющие собой репрезентацию или схему объекта в сознании и подсознании человека, (4) модели действия с артефактами (в том числе, сценарии — скрипты (scripts)), а также (5) цели (по Саймону) и ценности (по Коулу), и добавим сюда (6) интенциональные миры (по Шведеру), которые тоже являются артефактами и которые можно было бы сопоставить с третичными артефактами М. Вартовского. По Д’Андраду, (1) относятся к категории символов (D’Andrade 1994), а (2) — к значащим системам, (3), (4) и (5) — к различного типа схемам.

Итак, мы видим, когнитивные антропологи и культурные психологи говорят об артефактах как о ментальных явлениях. Мы будем поступать также, но попытаемся углубить этот подход. Для этого, как и обещали, обратимся к понятию «установка» .

Представители американской культурной психологии очень трепетно относятся к учению об артефактах советского психолога Л.С. Выготского, в частности, к его знаменитому треугольнику «субъект — орудие труда — объект» (Коул, 1996). Артефакты в понимании Выготского не лежат, правда, столь явно в ментальной сфере, как у американских культурных психологов, но учение Выготского имело в советской науке как бы свое зеркальное, и ментальное, отражение в гораздо менее известных на Западе трудах Д.Н. Узнадзе, предложившего свой треугольник: «стимул — установка (бессознательная готовность, стремление) к действию — реакция», что легко может быть переформулировано в «субъект — установка — объект». Если рассуждать в традиции культурной психологии с ее возведением в ранг артефактов ментальных комплексов, то «установка» (set) в трактовке Узнадзе тоже может быть определена как артефакт. Если сопоставить треугольники Выготского и Узнадзе (а нам не известно, чтобы это до сих пор кто-то делал), то получится следующее:

В более общем виде эту схему можно представить так:

По Узнадзе установка определяет “субъекта, как целого, который, вступая во взаимоотношения с действительностью, становится принужденным прибегнуть к помощи отдельных психических процессов. Конечно, первичным в данном случае является сам субъект, а его психическая активность представляет собой нечто производное” (Узнадзе 1961: 39-40, 169). И поскольку установка по Узнадзе бессознательна и является модусом целостной личности, связанным с категорией деятельности, выражающейся в готовности к определенному действию, то можно, пусть и с известными оговорками, сказать и о действующей человеческой личности, как об артефакте.

Последнее прекрасно стыкуется с культурной психологией, представитель которой Ричард Шведер вводит понятие «интенциональных личностей» наравне с понятием «интенциональных миров». Если «интенциональные миры» (а ими является наше социокультурное окружение) по Шведеру являются артефактными мирами (Shweder 1991: 74-75), то «интенциональные личности», соответственно, — артефактными личностями, иными словами, личностями, продуцирующими материальные и идеальные артефакты, производящие процесс познания через когнитивные артефакты и совершающими действия посредством установок своей личности, извлекающими из «потока материала» новые «значимые системы». Когнитивные артефакты, «значимые системы» и установки как артефакты тесно взаимосвязаны. Как утверждает ученик Узнадзе Ш.А. Надирашвили, при возникновении установки на действия в определенном направлении, человек “под ее влиянием замечает и учитывает лишь те предметы и явления, которые каким-то образом связаны с этой установкой. Предметы и явления индифферентные, не имеющие значения для установки, остаются незамеченными им. Указанное положение было обосновано множеством экспериментальных данных... У человека всплывают в памяти лишь те мысли и содержания сознания, которые находятся к какой-либо связи с его установкой. Сопоставив это с концепцией Роя Д’Андрада о «потоке материала» и «значимых системах», мы увидим, что речь идет об одном и том же. Но Надирашвили говорит еще по сути и о том, как элементы «потока материала» становятся «значимыми системами» через посредство комплексов восприятия, порожденных установками. Функция установки состоит в том, чтобы выбирать из окружающей человека действительности и из его прошлого опыта необходимые для осуществления поведения объекты, содержания сознания, его опыт и знания в целом” (Надирашвили 1978: 12). То есть установка определяет не только действие, но и одновременно перцепцию, восприятие. Действие и восприятие выступают в неразрывном единстве, будучи определяемы одной общей установкой, которая в свою очередь определяется тем, что Узнадзе называл «модусом личности».

Таким образом, будучи артефактом, который можно рассматривать и как (3 — когнитивный артефакт), и как (4 — модель действия) в приведенной нами выше иерархии, установка имеет отношение к целостному культурному полю (6 — «интенциональному миру» и «интенциональной личности»). Причем установка опосредуется связью между личностью и культурным полем. А поскольку, согласно школе Узнадзе, установка может быть фиксированной, то есть устойчивой, постоянной, то можно говорить, что она, определяя собой культуру, стоит за многими культурными проявлениями.

Итак, бессознательные установки (сознание при этом вовсе не участвует!) «отфильтровывают» «поток материала», что-то возводя в «значимые системы», а какие-то в прошлом «значимые системы» возвращая обратно в «поток материала». Так они определяют восприятие не только внешнего мира, но и нашего внутреннего опыта. Таким образом, установки оказываются инструментами репрезентирования артефакта и нашего сознания как артефакта в процессе действия и определения направленности этого действия.

Поскольку мы ведем речь о процессах, происходящих в рамках культуры, то можно говорить не только о сугубо психологических, но и о культурно-психологических комплексах, осуществляющих процесс репрезентации, соединяющих в себе «значимые системы», модели действия и установки, в совокупности образующих когнитивные артефакты (комплексы восприятия).

* * *

В свете вышесказанного посмотрим на когнитивные артефакты как на комплексы восприятия. Будучи специфическими психическими процессами, которые регулируются (кроме осознаваемой регуляции еще и посредством неосознаваемой, через установки) социокультурной деятельностью человека (состоящей из культурных моделей действия, часть которых несознаваема, то есть строится на основе установок), они (комплексы восприятия) сами являются продуктом культурной деятельности человека. Причем в когнитивных артефактах процессуальные составляющие перцепции уже сами в себе (а не только в своем результате) предполагают, имплицитно содержат, определенные модели действия. Конечно, они являются в некотором смысле частным случаем когнитивных артефактов, но нам важно выделить именно перцептивно-деятельностные артефакты. А значит, мы можем говорить о перцептивно-деятельностных артефактах, сопрягающих модели деятельности и модели перцепции. Вот их мы и назовем «культурными константами» — одним из ключевых понятий нашей собственной концепции культуры, к которой мы уже начинаем подходить непосредственно.

Но вернемся к «значимым системам». Они как возникают сами в процессе деятельности (выуживаются из «материального потока»), так и провоцируют эту деятельность (реализуют когницию, связанную со «значимой системой»). И происходит это не только посредством их мотивационной функции, сопрягающей культурное и психологическое, как о том писал Д’Андрад (D’Andrade 1994) и ряд психологических антропологов, таких как Милфорд Спиро (Spiro 1984) или Роберт ЛёВин (LeVine 1984), но и через установку, глубинную направленность человеческой личности, сформированную (хотя бы отчасти) и действующую в культурных рамках, то есть через преображение мотивации в безотчетную потребность сделать что-то определенным способом (с помощью определенного культурного паттерна). И эта потребность может быть фиксированной, как о том говорит Надирашвили: “Такое отношение к предметам бывает ситуативным, моментальным, но оно может зафиксироваться и стать хроническим... В процессе фиксации установок выявляются определенные законы, способствующие формированию личности определенного направления” (Надирашвили 1978: 13). Фиксированной становится склонность к «синтезированию» тех или иных «значимых систем». Фиксированной становится и перцепция, восприятие человеком реальности, которое задает его культура. И мотивация на определенную деятельность. Такими фиксированными когнитивно-перцептивно-мотивационно-паттерновыми комплексами и являются «культурные константы», в которых налицо взаимосвязь когнитивных артефактов и установок-артефактов, что сформировались в процессе человеческой деятельности, а именно: в процессе взаимодействия индивидов в рамках реализации ими самых разнообразных культурных сценариев.

* * *

Комплекс культурных констант — это схематизированныя призма, сквозь которую человек смотрит на мир, в котором должен действовать. Он обусловливает основные парадигмы, определяющие возможность и условия действия человека в мире, вокруг культурных констант и выстраивается в сознании человека вся структура бытия. Благодаря культурным константам человек получает такой «образ окружающего», в котором все элементы мироздания структурированы и соотнесены с самим человеком, в рамках которого он только и может действовать. То есть, благодаря культурным константам и формируется «интенциональная личность» и «интенциональный мир».

Как “установка создает психологическую основу приспособления человека к окружающей среде и преобразования ее в зависимости от его нужд” (Надирашвили 1978: 14), так и культурные константы задают направленность и способ бессознательного культурообусловленного адаптирования мира к потребностям человека, а также и человека к миру.

Комплекс культурных констант включает в себя такие динамические парадигмы, которые одновременно отражают и восприятие, и установку к действию, определяемую этим восприятием. В первом приближении, они могут быть определены операционально как некие «образы»: образы источника добра, источника зла, покровительствующей или противодействующей силы, мы-образ (образ коллектива способного к действию), образы поля действия, условия действия, источника действия, способа действия и прочие всевозможные образы, связанные с действием человека в мире. Важны не только характеристики этих образы, но их диспозиция, способ их взаимосвязей и взаимодействий.

Таким образом, комплекс культурных констант оказывается системой образов, которая описывает арену деятельности человека как члена того коллектива, который является для него первичным «мы». (Напомним в скобках, что Ричард Шведер говорит о так называемом «интенциональном действии» (Shweder 1991: 101)). А если так, то создается основание для того, чтобы «внешняя» (интенциональная) конфликтность отреагировалась «драматизированным» образом, через взаимодействие образов, имеющих в каждой культуре неповторимые особенности. (Мы не говорим пока о внутренней конфликтности, которая задается самим принятием бытия как интенциональной реальности человеком как «интенциональной личностью», мы говорим пока только о конфликтности, вписанной в рамки самого интенционального мира). Каждый из образов имеет собственный «характер» и состоит в определенных отношениях с другими образами. Через их посредство в каждой культуре складывается «канон восприятия реальности» — комплекс культурных репрезентаций. Активность человека с этой точки зрения предстает как взаимодействие образов, внутри которого человек выстраивает свое поведение, становясь как бы одним из компонентов этой находящейся в непрестанном движении системы. Именно в этом контексте, который собственно и есть культура, формируются его фиксированные установки.

* * *

Попытаемся пояснить функционирование культурных констант на относительно простой аналогии. Скажем, в некоем литературном жанре по его законам должны иметься те или иные персонажи: злодей, рыцарь, дама и т.п. В каждом конкретном произведении эти персонажи имеют собственные имена и индивидуальные черты, но при этом сохраняется тот набор характеристик персонажей и моделей отношений между ними, та динамика сюжета, которая требуется спецификой жанра. В общем и целом, культура и создает подобный канон восприятия мироздания. Она задает такие парадигмы восприятия, что все объекты или проявления внешнего мира либо встраиваются в выработанные ею «образы», непременно подвергаясь при этом более или менее значительным искажениям, либо вовсе не воспринимаются человеком в данной культуре.

Меняются условия существования социокультурной системы, меняются культурные, политические, экономические условия, в которых живет народ. А значит, меняется и тот привносимый опыт, который народ должен воспринимать и упорядочивать. Возникает как бы новая пьеса, написанная в соответствии все с тем же каноном, но на новом материале. «Картины мира» будут сменять друг друга, но благодаря «культурным константам» их структура в своем основании будет оставаться прежней. Один «интенциональный мир» сменит другой, но общая их подоплека останется той же, внелогической, построенной на все тех же «культурных константах» в той же их диспозиции, — сохранится все тот же «скелет» культуры, только вот «мясо», которое покроет этот «скелет», будет уже другим.

“За десятилетие папуас может полностью отойти от традиционного представления о космосе, принятого в его племени, пройдя при этом несколько этапов. Так, миссионер может убедить его, что источником могущества белого человека является Библия... Через пять лет папуас уже голосует за кандидата в депутаты палаты представителей, становится совладельцем грузовика и узнает о высадке человека на Луну, которую он еще десять лет тому назад воспринимал как тотемное божество. Остается загадкой, как человек может справиться с такими хаотичными сдвигами в области сознания и не сойти при этом с ума? ” — задавались вопросом (может быть основным для культурологии) антропологи отец и сын Р. и Ф. Киссинги (Keesing, Keesing 1971: 357). А потому и не сходит человек с ума, что сдвиги эти могут быть вовсе не хаотичные. Они могут касаться вещей, не относящихся к каркасу данной культуры. «Скелет» культуры «папуаса» остался прежним, сменились только те компоненты, подвижность которых допускается его культурой. И неважно, что внешнему наблюдателю изменения представляются глобальными — у каждой культуры своя логика.

«Культурными константами» являются не содержательное наполнение «образов», а общие приписываемые им «формальные», «технологические» характеристики, которые и определяют порядок проявления и восприятия всех задействованных в сюжете образов. Конкретное наполнение этих парадигм может меняться, и тогда возникают новые модификации и «образа мира», и прочих других образов. Но их наполнение в любом случае будет таким, что общие характеристики всех этих образов, их диспозиция, представления о модусе действия останутся неизменными. Это константы, вокруг которых и кристаллизуется этническая традиция в различных ее модификациях.

* * *

«Культурные константы», как правило, не осознаются представителем культуры. Они — инструмент упорядочения и «рационализации» опыта, полученного из внешнего мира. Та «картина мира», которая выстраивается в сознании людей на основе культурные констант, может быть подвергнута критике, но сами культурные константы не становятся для человека предметом суждений, просто потому, что он их не видит, не осознает. Здесь свою роль играют защитные механизмы человеческой психики. Благодаря их действию культурные константы никогда не обнаруживают своего содержания непосредственно в сознании своих носителей; они всегда всплывают лишь в виде представлений по поводу каких-то определенных проблем или объектов, то есть в максимально конкретизированной форме. Проходя через защитный барьер человеческой психики, культурные константы как бы дробятся: в зону сознания они вступают не как универсальное правило, общее для множества самых различных явлений, а как представление о наиболее удобном способе действия в данном случае. Более того, формы конкретных проявлений культурных констант могут быть столь пестры, разнообразны, что увидеть за ними общую закономерность, порой, действительно мудрено.

Многообразие форм проявления культурных констант обеспечивает их максимальную «невидимость» и неуязвимость. В случае очевидного противоречия в проявлениях культурных констант, их критического рассогласования с реальностью под угрозу ставятся не сами культурные константы, а конкретные формы их выражения. Некая поведенческая норма может быть отринута индивидом или сообществом как несостоятельная, но бессознательная подоплека этой нормы остается не задетой и найдет так или иначе свое отражение в других формах. Получается, что в периоды смены модификаций традиционного этнического сознания культурные константы просто меняют свою «одежду».

* * *

Наполнение культурных констант конкретным содержанием представляет собой сцепление бессознательных образов с реальными феноменами (но всегда в пределах определенной традиции) или, если говорить на языке психоаналитиков, представляет собой трансфер — перенос бессознательного комплекса на реальный объект. Это сцепление может быть более или менее прочным и сохраняться до тех пор, пока данный объект может нести такого рода нагрузку внутри обусловленной культурой «картины мира», и культурообусловленного опыта людей не начинает явно расходиться с реальностью. Тогда последует новый трансфер, но уже на другой объект. Это закон трансформаций интенционального мира. Так происходит, к примеру, формирование или перемена конкретных «образа защитника» и «образа врага» (безразлично, персонифицированных или нет).

Аналогичным образом проходит явление, которое можно назвать автотрансфером: человек приписывает себе те качества, которые заложены в бессознательном «образе себя», «образе мы» (концепции «мы» и концепции «я»). Таким образом человек творит себя как интенциональную личность и вписывает себя в интенциональный коллектив и интенциональный мир. Структура отношений между бессознательными образами переносится на реальный опыт и определяет способ действия людей (интенциональное действие). Люди действуют в соответствии с перенесенными ими на себя качествами, в рамках представлений о коллективе, его внутренних качествах и связях, заложенных в их бессознательном. При этом из «материального потока» черпаются новые элементы, ранее остававшиеся незамеченными, игнорируемыми, и они становятся «значимыми системами», иные же, что раньше составляли содержание «значимых систем», либо сохраняют свой статус, но уже как история и археология, либо, отбрасываются, переводятся, как бы сливаются обратно в «материальный поток» .

Тот объект, на который совершается трансфер, становится узловыми в данном варианте культурной традиции. К этим «значимым объектам» стягиваются все смысловые связи «картины мира» , они же задают сюжет в жизни общества (социокультурной системы), поскольку через их посредство на реальную действительность проецируется тот конфликт между «образом источника добра» и «образом источника зла», который данная культура предполагает или допускает.

* * *

Поскольку новые «значимые системы» становятся таковыми и усваиваются, интериоризируются человеком в ходе динамического процесса, а именно, в рамках развертывания того или иного культурообусловленного сценария, то мы можем предположить, что культурные константы стоят за сценариями, признаваемыми в данной культуре желательными или допустимыми, более того, являются основой, на которой эти сценарии строятся. Чтобы на основе культурных констант выстраивались такие динамические конструкты как культурные сценарии, необходимо чтобы сами культурные константы в качестве культурообусловленных ментальных образов, составляющих основу культуры как она преломляется в психике ее носителей, находились между собой в динамическом взаимодействии. Культура является «полем действия», как ее определял Эрнст Бош (на что уже указывалось выше), не потому только, что все ее элементы находятся во взаимодействии, но и потому, что тот каркас, на котором строится ВСЯ культура динамичен по своей сути. Именно этим мы только и можем объяснить, что изменения в одних элементах культурной системы могут вести к изменениям в других ее элементах, не разрушая культуру в целом.

Это легче всего понять так, что культурные константы содержат в себе модели действия − установки на определенную деятельность и представления об образе действия − в совокупности складывающиеся в некий прототип сценария, который находит свое выражение в любом из реализуемых в жизни сценариев.

В рамках культуры установка всегда провоцирует встречную установку, создавая каркас установок, на котором и «плетутся», закрепляются «значимые системы», превращаясь из компонентов «материального потока» в артефакты. Происходит это в процессе реализации различных частных событийных культурных сценариев. Причем новые установки возникают не спонтанно, их направленность задана культурой как целым. Каркас, на котором сцепляются все возможные частные сценарии, которые могут быть реализованы в рамках той или иной культуры, представляет собой лежащее в основании культуры представление о взаимодействиях, точнее, о принципиально возможной и допустимой в данной культуре структуре взаимодействий, (с учетом всей допускаемой культурой альтернативностью). Представление это проецируется на каждого носителя данной культуры как на действующего в культуре индивида. Интенциональность — и относящаяся к миру в целом («интенциональный мир»), и к индивиду («интенциональная личность») — отражает в себе представление о действии, действии «интенциональной личности» в «интенциональном мире». Действие, деятельность личности в мире является самим содержанием категории «интенциональность», причем в аспекте не столько целей, сколько ее фомальных характеристик и, как следствие, моделей. Модели же укладываются в совокупности моделей – сценарии, а сценарии, обобщаясь, — в базовую структуру культуры, которую мы назовем так: имплицитный неосознаваемый обобщенный культурный сценарий (unconscious internalized (implicit) general cultural script). Это еще не сам по себе «интенциональный мир», но уже его каркас, «интенциональная схема».

Будучи интенциональной схемой, обобщенный культурный сценарий специфичен для каждой культуры, он внелогичен и конфликтен в себе самом. Внелогичность его отчасти объясняется и его функцией психологически адаптировать внешнюю реальность, сделать ее более комфортной для людей, даже за счет искажения ее восприятия (то есть обобщенный культурный сценарий сам и превращает человека в интенциональную личность в рамках его культуры) и своеобразной «рационализации», например: психологически локализуя зло мира в одном источнике, чтобы оно не оказалась разлитой по миру. Будучи внелогично, точнее, интенционально логично, интенционально рационально воспринятой, реальность неминуемо оказывается в восприятии человека фундаментально противоречивой, пробуждающей определенные установки к действию, чтобы умерить эти противоречия. Что и побуждает человека к действию, то есть направляет к реализации старых или на «спонтанное синтезирование» новых культурных сценариев, но на основе уже имеющегося сценарного каркаса. Таким образом объективная реальность, будучи интенционально воспринятой, становится проекцией обобщенного культурного сценария. Вот так когнитивный артефакт, получая мотивационную силу, заставляя человека действовать с тем, чтобы минимизировать воспринимаемые противоречия, стимулирует формирование установки как неосознаваемой потребности в соответствующей когниции деятельности.

Усвоение культуры ребенком – энкультурация − представляет собой усвоение «интенциальности» сценариев. Трансмиссия культуры из поколения в поколение осуществляется посредством усвоения человеческим существом огромного комплекса событийных культурных сценариев и конденсации в его сознании и, что чрезвычайно важно, в бессознательном основных принципов взаимодействия, характерных для данной культуры. Так человек бессознательно усваивает, бессознательно обобщает культурные черты, культурные модели, определяющие взаимодействия и тем самым воспринимает присущий его культуре имплицитный обобщенный культурный сценарий. Причем принципы взаимодействия могут быть общими на самых разных уровнях и в разных аспектах.

Имплицитный обобщенный культурный сценарий может быть соотнесен с комплексом культурных констант, то есть общей схемой восприятия-взаимодействия в мире, характерной для данной культуры. Комплекс культурных констант включает в себя представление о «верном», «правильном», отчасти, должном взаимодействии (в отличие от обобщенного культурного сценария, порождающего весь спектр возможных в данной культуре взаимодействий). Обобщенный культурный сценарий и комплекс культурных констант – две стороны одной медали, и тот и другой может быть представлен, с одной стороны как призма, сквозь которую носитель культуры смотрит на мир, с другой − как совокупность культурообусловленных моделей действия. Комплекс культурных констант является перцепционно-деятельностной схемой, а обобщенный культурный сценарий —проекцией этой схемы на действующих в интенциональном мире «интенциональных личностей».

Комплекс культурных констант поддается определенной экспликации как идеализированное представление о состоянии мира, делающее действие удобным, адаптированным к человеку, тогда как имплицитный обобщенный культурный сценарий имплицитен принципиально. Далее, если культурные константы и бывает иногда возможным разложить на некоторые компоненты, то это очень затруднительно относительно обобщенного культурного сценария. Если культурные константы обеспечивают как бы схематизацию обобщенного культурного сценария, его модальную основу, то сам обобщенный культурный сценарий шире этой проекции-схемы, он включает в себя все допустимые и возможные в конкретной культуре вариации воплощения культурных констант. Обобщенный культурный сценарий − это сложный культурный комплекс, содержащий кластеры для ВСЕХ имеющих репрезентации в данной культуре возможностей восприятия и действия. Обобщенный культурный сценарий — это как бы скелет культуры со своим позвоночником в виде модальных возможностей, модальных структур восприятия и действия и ветвями всех мыслимых в культуре возможностей, содержащих в потенции все допустимые в данной культуре вариации действий.

* * *

Обобщенный культурный сценарий детерминирует шесть выделенных нами выше типов артефактов: (1) материальные артефакты (поскольку только в контексте «обобщенного культурного сценария» они приобретают свои значения), (2) идеальные артефакты (поскольку через обобщенный культурный сценарий они вписываются в модели действия и приобретают свой культурный смысл), (3) когнитивные артефакты (представляющие собой перцепцию, репрезентацию или схему объекта связанную с установкой и через нее с моделью действия в сознании и подсознании индивида), (4) модели действия с артефактами, на базе которых строятся частные, в том числе, событийные культурные сценарии (5) цели и ценности (как определяющие восприятие реальности и направленность установки к действию) (6) интенциональные миры (в которых только и действуют интенциональные личности). Теперь добавим сюда еще и (7) культурное пространство действия, включающее культурные константы как «технологические образы». Напомним, что артефакты (3), (4) и (5) мы отнесли к схемам. Теперь можно внести дополнение, что все схемы соотносят интенциональные миры с культурным пространством действия. Культурные константы как схемы определяют модальность обобщенного культурного сценария.

* * *

Концепция культурных констант помогает развить такую популярную в психологической антропологии идею, как «распределительная модель культуры», которую проводил, в частности, Теодор Шварц (Schwartz 1994; Schwartz 1989; Schwartz 1978).

Так и в нашей концепции «обобщенного культурного сценария» имеет место распределение культуры между своими носителями, на основании «культурных констант» формируется совокупность отличающихся друг о друга «картин мира», к примеру, на основе разных ценностей.

Важно, что сами по себе «культурные константы» не содержат представления о направленности действия и его моральной оценки. Направленность и цель действия может задаваться «ценностной конфигурацией». Культурные константы и ценностная конфигурация соотносятся как способ действия и цель действия.

Далее, картину мира (интенциональный мир) можно рассматривать как производную от культурных констант, с одной стороны, и ценностной ориентации, с другой. Наличие у разных членов социокультурной системы и их социально-функциональных групп различных ценностных ориентаций неизбежно ведет к тому, что социокультурная система имеет не единую картину мира (не единый интенциональный мир), а комплекс взаимосвязанных интенциональных миров (имеющих один и тот же каркас — систему культурных констант).

С картиной мира связан и еще один компонент — «культурная тема», являющаяся центральной для данного общества. Правильно было бы рассматривать «культурную тему» (этос, паттерн культуры) (Benedict 1934: 36-37) как тип устойчивого трансфера, который отражает парадигму «условия деятельности» в психологии носителей культуры. Культурная тема, будучи результатом устойчивого (что вовсе не означает неразрушимого) трансфера, включается в картины мира различных внутрикультурных групп, а, следовательно, — в различные ценностные системы и может представать в различных, вплоть да взаимопротивоположных интерпретациях. То или иное восприятие «центральной культурной темы» зависит от ценностных ориентаций членов социокультурной системы и их социально-функциональных групп.

Можно предположить, что распределение культуры (расщепление центральной культурной темы), основанное на единых культурных константах, имеет свое функциональное значение. Если система культурных констант представляет собой одновременно и модель, на основании которой носители культуры действуют в мире, и модель их взаимодействия друг с другом, то распределение культуры является чем-то вроде пускового механизма самоорганизации социокультурной системы. Деятельность в мире и самоорганизация — две стороны одной медали. Культурная система посредством динамического восприятия окружающего мира упорядочивает не только «внешнюю» реальность, но и себя в качестве компонента этой реальности. Если в картине мира реальность предстает человеку как арена, поле действия, то неудивительно, что она представляет собой систему, в которой поддержание равновесия, стабильности возможно только, если она находится в динамическом состоянии.

* * *

Культурные модели взаимодействия — суть адаптационно-деятельностные модели, регулирующие характер активности членов социокультурных сообществ в мире и их взаимодействие между собой, формируются на основе обобщенного культурного сценария, который преломляется соответствующим образом в конкретных ситуациях. Эти модели и есть результаты преломлений, и они принадлежат различным внутрикультурным группам, находятся во взаимодействии, в процессе которого в каждой из групп происходит коррекция объектов трансфера таким образом, чтобы снижалась интенсивность «образа источника зла» и усиливались образы «мы» и «покровителя». Взаимодействие различных внутрикультурных групп осуществляется по культурным моделям взаимодействия как «проигрывание» тех или иных основных аспектов культурной темы. В различных ситуациях не всегда легко увидеть единое основание. Нередко адаптационно-деятельностные модели лишены и какого-либо идеологического обоснования — люди действуют по ней потому, что им удобно действовать именно так, и уже только постфактум, как правило, люди тем или иным способом обосновывают свои действия.

Если картина мира как производная от комплекса культурных констант является принципиально динамичной системой, значит в ней изначально заложено конфликтное восприятие мира. Очевидно, в ней предзадан конфликт между образами «мы» и «источника зла». Да и само восприятие своей же культуры и своего общества внутренне конфликтно, поскольку общество далеко не однородно и не встраивается так уж легко в «образ мы». Существование внутри социокультурной системы различных картин мира, имеющих в своем основании общие культурные константы, но различные ценностные системы, различные интерпретации основных культурных тем ведет к тому, что внутри социокультурной системы неизбежен конфликт. И раз система культурных констант задает определенные взаимоотношения различных частей социокультурной системы, то задается и сама структура этого конфликта, который оказывается «мотором», поддерживающим необходимый для выживания динамизм социокультурной системы. Это означает, что внутрикультурный конфликт функционален. Каждая внутрикультурная группа действует сама по себе в своем интенциональном мире и, акт за актом как бы разыгрывается драма, каждое действие которой кажется изолированным и не имеющим отношения к целостной структуре, но все вместе они приводят к созданию новых общественных институций, дающих социокультурной системе в целом возможность конструктивной деятельности. Поскольку в картине мира реальность всегда схематизирована, а значит, искажена, то и действия людей со стороны могут представляться «не прямолинейными», алогичными. Человеческое действие, становясь культурным феноменом (артефактом) и вписываясь в общую структуру бытия, рационально может быть полностью понято и объяснено только внутри рамок логики данной культуры.

Следует отдельно выделить тему адаптивного происхождения и адаптивной функции интериоризированного обобщенного культурного сценария. Одной из центральных посылок психологической антропологии является утверждение о существовании глубинной связи между конкретным окружением, в котором существует человек, и фундаментальными отличительными категориями его разума (Spiro 1984). Окружение человека “наполнено приспособлениями, орудиями (адаптациями) поведения предыдущих поколений в овеществленной и (в значительной степени) внешней форме”, отмечает Майл Коул (Коул 1995: 7). Известный культуролог Эдуард Маркарян, пояснял понимание культуры как специфический способ человеческой деятельности, способ существования людей, имеющего адаптивную природу. Этнические культуры представляют собой исторически выработанные способы деятельности, благодаря которым обеспечивалась и обеспечивается адаптация различных народов к условиям окружающей их природной и социальной среды (Маркарян 1978: 8–9). Но что мешает утверждать, что окружение человека наполнено “приспособлениями, орудиями (адаптациями) поведения” имеющими еще и форму психологическую или идеальную, в том числе и «установками»? В этом, прежде всего, и состоит “функция культуры как специфического средства человеческой адаптации” (Markarian 1998: 84) .

Подведем итог.

Мы понимаем культуру как комплекс значимых систем различной степени сложности, как осознаваемых, так и несознаваемых. Под значимыми системами мы понимаем совокупность ментальных составляющих артефактов всех уровней, ядро которых составляет обобщенный культурный сценарий, ибо именно в связи с ним различные предметы и действия приобретают в культуре свое значение: от когнитивных схем различных вещей до событийных сценариев, от предметов, относящихся к материальной культуре, до алгоритмов действия с ними, от простых инструкций до сложнейших механизмов самоорганизации популяций носителей данной культуры (социокультурных систем), от интенциональных миров до интенциональных личностей.

Ядро культуры («центральную зону» культуры) представляет «обобщенный культурный сценарий» − проекция «культурных констант», который определяют условия действия и характер взаимодействия участвующих в его воплощении персон и внутриэтнических групп. В соответствии с обобщенным культурным сценарием происходит распределение культурных ролей или распределение культуры. Этот сценарий определяет характер восприятия действительности, и механизмы модификаций и трансформаций всей социокультурной системы, функционирующей согласно этому сценарию. Культура — принципиально динамическая система. В самом обобщенном культурном сценарии заложен функциональный конфликт, который и позволяет социокультурной системе сохраняться, и сохраняться только в динамическом равновесии, то есть находиться в состоянии постоянной функционально-конфликтной коммуникации и взаимодействии внутрикультурных групп, что поддерживает механизмы адаптации и трансформации всегда в «рабочем» состоянии.