Лурье С.В. Холмогоров Е.С. Дитя Империи

[ План воображаемого города | "Ереван почувствовал крылья, когда русское войско в него вступило" | "Русский генерал из армян" | «История на грани золотой легенды» | "Безумец" - программа национального действия | "7-й корпус добровольческой армии | "Образ всемогущей матери" | "Этот день стал днем чуда и я проснулся в Ереване" | Самый счастливый советский город ]

Публикация: "Спецназ России" 2000 №5-7. См. также: Метаморфозы традиционного сознания. СПб., 1994. Гл. 11.; Ереван: воплощение героического мифа // Литературная Армения, 1993, NN 10-12; Сокр. вариант: Ереван: воплощение героического мифа // Республика Армения, 1992, 25.04 ; Ранний вариант: Феномен Еревана: формирование традиционного сознания в современном столичном городе. // Восток / Oriens, 1991, N 5 (The Phenomena of Yerevan. In: State, Religion and Society in Central Asia./ Ed. by V.Naumkin, Thaca Press, 1993)

"Русские совсем не знают народов своей Империи и не интересуются ими", - в один голос жаловались участники проводимого мной социологического опроса о прошлом и настоящем межнациональных отношений в нашей стране. И добавляли: "Если бы интересовались, то, наверное, и Союз бы не развалился". Мы слишком мало знаем о наших друзьях и союзниках, о тех, кто беззаветно и порой безответно нас любит. Любит до сих пор, несмотря на гибель страны, воспринятую на большинстве национальных окраин как отречение русских от своей Империи. Это только из Москвы кажется, что республики ушли от нас. Из Киева, Кишинева, Еревана, Ташкента, даже Вильнюса все видится иначе - русские ушли, оставив нас на произвол кучки осатаневших националистов и Запада. Армения - наш самый надежный военный союзник на всем пространстве СНГ. Рассказать можно многое, но я ограничусь очерком о формировании "ереванской" Армении, возникшей как дитя Империи и навсегда привязанной к ней не только экономически или военно, но и самим стилем мыслей и чувств.

План воображаемого города

В 1924 году Совнарком Армении обсуждал план реконструкции Еревана, представленный академиком Александром Таманяном.

" — Промышленность располагается здесь, - сказал академик и ткнул указкой.
Все посмотрели на пустынный привокзальный район. В те времена было забавно говорить о промышленности Еревана: не дымилась ни одна труба...
— Перед вами город на 200 тысяч жителей, - сказал академик, - перед вами столица. Вот ее административный район.
Это был воображаемый центр города. Воображаемая площадь.
Глаза совнаркомовцев следили за указкой.
— Район культуры, искусства, отдыха, - сказал академик…".

Таманян нарисовал план города, а дальше как будто бы все пошло само по себе... Сами собой съезжались в Ереван армяне и отстаивали свою моноэтническую целостность, сами собой создавались традиции, система отношений.

Казалось, Ереван должен был стать одним из прочих десятков городов-химер, порожденных советской гигантоманией. А вместо этого он оказался точкой собирания армян, разбросанных по всему миру. Была возможность вернуться на родину, и люди возвращались.

Ереван как миллионный город начал формироваться уже на наших глазах... Основной прирост его населения приходится на 50-70-е годы. Это годы, когда столь же быстро растут и другие города СССР, вбирая в себя бывших крестьян, жителей малых городов, самых разнообразных мигрантов.
В Ереван тоже едут со всего Союза, но едут почти только армяне. Часть населения Еревана - выходцы из армянской деревни, другая (большая по численности) - мигранты из крупных городов и столиц других союзных республик, прежде всего Грузии и Азербайджана. Кроме того, тысячи армян из зарубежных стран. Столь разные потоки: крестьяне из глухих горных селений, тифлисцы, парижане. Плюс "старые ереванцы". На наших глазах спонтанно создается нечто совершенно новое - громадный национальный центр незапланированного собирания этноса. Но и этого армяне долго почти не осознавали. Они просто строили город, чтобы в нем жить. И только когда в 60-е годы возникло народное движение за создание в Ереване на холме Цицернакаберд памятника жертвам геноцида, стало медленно появляться сознание, что Ереван - это город-памятник, город символ. Памятник жертвам Геноцида и символ армяно-русской дружбы.

Созданный Таманяном план города стал планом созидательного ответа на обрушившиеся на армян беды, воплощением героического мифа, пронизывающего историческое сознание армянского народа. Осуществление этого плана возможно было только в России, жертвой на алтарь которой и были те сотни и сотни тысяч жизней унесенных геноцидом. Когда-то, в октябре 1827 года армяне присягнули на верность Российской Империи и не отказывались от принесенной клятвы никогда. А была тогда Эривань персидским захудалым городишкой с населением чуть более десятка тысяч человек.

"Ереван почувствовал крылья, когда русское войско в него вступило"

"Солдаты стали входить в крепость, - а в тысяче мест, в тысяче окон люди не в силах были рот открыть, - так душили их слезы. Но у кого было в груди сердце, тот ясно видел, что эти руки, эти застывшие, окаменевшие, устремленные на небо глаза говорят без слов, что и разрушение ада не имело бы для грешников той цены, как взятие Ереванской крепости для армян", - так описывал современник, родоначальник новой армянской литературы Хачатур Абовян взятие Еревана армией князя Паскевича. Так была создана романтическая легенда. Легенда не только о России, но и о самих себе.

Русские принесли на армянскую землю не просто освобождение от персидской власти, они принесли возрождение нации, а самой России подарили вернейшего союзника. Утратившие государственность еще в 14 веке, армяне жили в чужих империях - Византийской, Османской, Персидской, Австрийской. Они верой и правдой служили империям в роли чиновников и строителей, торговцев и стеклодувов, полководцев и крестьян. От турок армяне даже получили имя "самого верного народа". Однако армяне везде сохраняли самобытность своей культуры.
Защита национальной самобытности никогда не сочеталась у армян с политическим сепаратизмом, они всего лишь хотели оставаться армянами во что бы это ни стало, и верно служить, не за страх, а за совесть, как служит рыцарь сеньору.

Появление на Кавказе русских изменило все мгновенно - армяне точно влюбились в Россию: всюду по населенным армянами районам русские войска продвигались как нож в масле - их кормили, одевали, проводили тайными тропами в тыл противника, сдавали им города, армянские юноши сотнями шли под знамена русского царя. В России армяне почувствовали своего надежного защитника и покровителя и, сразу же, по завоевании Паскевичем Восточной Армении с центром в Ереване, туда переселились из Персии 40 000 армян. Последовавшая вслед за тем русско-турецкая война привела в Ереванскую губернию еще 90 000 жителей Турецкой Армении - они одновременно стремились под покровительство русского царя и спасались от гнева турок, готовых страшно отомстить за "предательство" "самого верного народа". Так в конце 1820-х годов началась история Русской Армении.

Американский путешественник Ф. Грин вынес такие впечатления от переезда из турецкой Армении в русскую: "Это был переход от пустыни в сад, от опасности к полной безопасности, от нужды и скорби к довольству и благоденствию". Армяне составляли главную опору русской власти в Закавказье, они находятся в кавказской администрации и войсках и имеют большое влияние на дела. Иногда они появляются в должностях губернаторов, управляющих государственным имуществом. Офицеры, полковники и генералы из армян - не редкость. Они участвовали во всех русских войнах на Кавказе и отличались храбростью".

"Русский генерал из армян"

И все же, армянская история последних двух веков - это череда армяно-русских конфликтов, частью только психологических, частью материализовавшихся в конкретных действиях, конфликтов, которые все без исключения заканчивались примирением. Если посмотреть на историю со стороны армян, то получится, что армяне все эти годы жили в постоянном психологическом напряжении, стремясь сохранить ту картину мира, где Россия была бы верной союзницей и охранительницей армян. Отсюда раздвоенность образа России, как попытка разграничения России обыденной и России как идеала. Отсюда и нервозность, чувствующаяся в чередовании различных версий армянской истории последних времен, версий, предъявляющих России серьезные обвинения, и версий, Россию оправдывающих во всем.

Начало XIX века. Армяне всеми силами стараются помочь России овладеть Закавказьем. Среди русских генералов, возглавлявших закавказскую кампанию, были и генералы армянского происхождения: Валериан (Ростом) Григорьевич Мадатов (Мадатян) и Василий (Бергес) Осипович Бебутов. Армянские села выставляли на помощь русской армии свои отряды. Духовный лидер армян епископ Нерсес Аштаракеци, впоследствии католикос, призывал армян всемерно содействовать русским войскам, а с весны 1827 года принимал участие в боевых действиях. Естественно, армяне рассчитывали на признание своих заслуг в виде дарования Армении статуса автономии. Статус этот они не получают по независящим от себя обстоятельствам. В конце двадцатых годов XIX века происходит восстание в Польше и Николай I приходит к выводу, что более ни одному народу не следует давать в Империи автономии. Епископ Нерсес, как поборник таковой, на какое-то время впадает в немилость к русским властям и высылается из Армении, в значительной мере по инициативе гр. Паскевича. Армения оказывается разделенной между несколькими губерниями. Но армяне воспринимают сложившуюся ситуацию с полным спокойствием. В тот момент доминировал образ "идеального русского", по всей видимости, сложившийся под сильным впечатлением долгожданного освобождения от исламского ига и описанный Хачатуром Абовяном.

"Кавказ был завоеван как оружием русских, то есть лиц, пришедших из России, так и оружием туземцев Кавказа. На протяжении шестидесятилетней войны на Кавказе, мы видим, что в этих войнах всюду и везде отличались тамошние туземцы. Они дали в русских войсках целую плеяду героев, достойных самых высших чинов и знаков отличия" - писал русский публицист того времени. А это уже давало не просто равноправие с русскими, а статус русского. "Армянин, пробивший себе дорогу и стяжавший себе имя в кавказской армии, сделался русским, пока приобрел в рядах такой высоко и художественно-доблестной армии как Кавказская, честное имя и славу храброго и способного генерала". Именно на этом основании граф Витте утверждает, что мы "прочно спаяли этот край с Россией".

Таким образом, кажется, что единство Закавказья с Россией достигнуто и проблем не остается. Размышление об этом приводит русского публициста в экстаз: "Возьмите любую русскую окраину: Польшу, Финляндию, Остзейский край, и вы не найдете во взаимных их отношениях с Россией и русскими того драгоценного знака равенства, который дает право говорить, что край этот завоеван более духом, чем мечом.

Однако практическое следствие этого "знака равенства" вызывало шок почти у каждого русского, которого по тем или иным причинам судьба заносила в Закавказье. Практически все отрасли промышленности и хозяйства, вся экономика и торговля края, почти все командные должности были в руках у инородцев. И иные из русских националистов, лишенных чувства Империи, с ужасом восклицали: "Состав кавказской администрации и чиновничества по сравнению со всей Россией совершенно исключительный: ни по одному ведомству здесь нет, не говоря уже о русской, но хотя бы полурусской власти!" Однако все попытки обвинить армян в сепаратизме разбивались об их непоколебимую верность Империи. Оставаясь армянами по культуре, в политике они были русскими. "Лорис-Меликов не армянский генерал, - с возмущением замечает один публицист, - а русский генерал из армян".

Князь Мещерский пишет: "Теперь в рядах Кавказской армии выдающийся русский или выдающийся грузин - это редкость. Все армяне: Лорис-Меликов, Лазарев, Шелковников, младший Лорис-Меликов, Тергукасов, Алхазов." Еще ниже: "Армян на военное поприще никто не выдвигает. Их выдвигают каждого отдельно проявления в них замечательных дарований и способностей и затем собственный пример храбрости и неустрашимости... Армянин, пробивший себе дорогу и стяжавший себе имя в Кавказской армии, можно это наверное сказать, ни эту дорогу, ни это имя даром или фуксом не приобрел."

Между тем русское правительство, до восьмидесятых годов оказывавшее армянам определенное покровительство, меняет знак "плюс" на "минус". Причиной служат, главным образом, два события. В первом случае армяне оказываются по истине без вины виноватые. Балканская война, как известно, сопровождалась боевыми действиями на востоке Турции в результате которых к России была присоединена армянская область Карс. Естественно, армяне реагировали на это как всегда эмоционально, получив подтверждение своему образу "русских а la Абовян". Перед русскими впервые встает вопрос освобождения от турок Западной Армении. Но это тот самый момент освобожденная русскими Болгария молниеносно переходит в лагерь противоположный России - в сферу влияния Германии. Для России это психологический надлом. По поводу Армении произносится фраза: "Мы не хотим второй Болгарии" (кн. Лобанов-Ростовцев). С этого момента на армян начинают смотреть с особым подозрением.

В начале ХХ века русско-армянские конфликты по разным поводам сыплются как из рога изобилия. Попытка закрыть армянские школы, попытка отчуждения имущества армянской церкви. Попытка громкого процесса против партии Дашнакцутюн. Попустительство массовых погромов армян со стороны кавказских татар (азербайджанцев). Со стороны армян - ряд террористических акций против представителей администрации кн. Голицина. С приходом на Кавказ нового наместника - гр. Воронцова-Дашкова - отношения с российскими армянами быстро нормализовались, более того, наместник пишет, что все реальные факты доказывают "преданность армян России".

Но это еще не тот момент, когда началось развитие Еревана. Он так и остался городом-символом первых дней освобождения. Несмотря на губернский статус "Ереван был отсталым, обыкновенным азиатским городом с узкими улицами, по сторонам стояли построенные из кирпича и мелких круглых камней, зачастую глинобитные дома: Город раскинулся на огромной территории, но был малолюдным". К началу ХХ века население Еревана не достигло и 30 тысяч человек. Центрами армянской жизни были многонациональные мегаполисы - Тифлис, Баку, Москва, в Турции - Константинополь и Смирна, в Европе - Париж. Восточная Армения же остается провинцией, крестьянской землей со спокойным патриархальным бытом, слабо затронутой развитием капитализма. Да и те капиталы, которые вкладывались в развитие Еревана, поступали не от армянских богачей (охотно, впрочем, жертвовавших на школы и церкви), а от русских, польских, немецких промышленников. Национальное возрождение армян шло из Тифлиса, экономическое - их Баку, а Ереван точно затаился и ждал своего часа, наступившего после перевернувшего всю армянскую жизнь геноцида и крушения Российской Империи.

«История на грани золотой легенды»

Что такое национальное возрождение армян и какова его роль в будущем становлении Еревана?
Мы видим, что русификации армянской культуры в общепринятом смысле отнюдь не происходит, напротив, ее развитие приобретает все большее и большее своеобразие. Российское правительство, однако, этим фактом вовсе не встревожено и на практическое отсутствие русской колонизации Закавказья смотрит сквозь пальцы. Оно уверено в надежности армян как имперской силы и в целом допускает им действовать по своему разумению.

Что же происходит в это время с армянским народом? Очевидно, поскольку армяне ощутили себя реальной имперской силой, они не могли уже и чувствовать себя "провинциальным народцем" (как выразился один русский публицист) и терпеть измывательство над собой от турок стало сложновато. Да и мог ли народ, являвшийся одним из имперских народов России, оставаться всерьез "лояльным народом" во враждебной России Османской империи? Другое дело, что внешне это долго никак не проявлялось, осознание своей новой роли в мире приходило с трудом и было сопряжено со срывами и падениями.

Итак, прежде всего, самосознание армянского народа совершает стремительный переход от установки на национальное выживание, на простое сохранение национальной идентичности, к ощущению величия своего народа и исключительности его судьбы и исторической миссии. По выражению одного современного исследователя: "Армения, много раз терпевшая поражения, охотно возвеличивает свою историю, придает ей светлый образ мученичества. Расчлененная, разоренная, подвергавшаяся гонениям, исключенная из числа государств, она творит себе историю на грани золотой легенды. В ней действуют гиганты и богатыри, которые переламывают кости львам, ломают ребра быкам". Лео, написавший многотомную историю армянского народа, автор остросюжетных исторических романов Раффи, публицист Геворг Арцруни и католикос всех армян Мкртич Хримян создают национальный миф об армянине - герое, воине и мученике за правду. Через книги, газеты, проповеди армянских священников этот образ проникает в сознание армян, прежде всего - образованного слоя, вызывая у них жажду бороться за освобождение всей своей родины, бороться под покровительством Российской Империи. Порой это приводило к скороспелым решениям вырваться из лап турок любой ценой.

Для последних это было реакцией на неожиданно проявившуюся нелояльность. "В турецкой Армении, - вспоминает современник, - мы вели войну [1878 - 1879 гг.] как бы на своей собственной территории, благодаря армянскому населению. В Турецкую войну армянское духовенство в самих пределах Турции выходило в полном облачении с образами и хоругвями на встречу нашим войскам и благословляло их на глазах всего мусульманского населения... Военный губернатор Эрзрума С.М.Духовский несколько раз собирал у себя как почетных армян, так и духовенство, и убеждал их воздерживаться от такого открытого проявления любви к нам, заявляя, что Эрзрум будет возвращен Турции, ибо войска наши лишь временно его занимают и что турки отомстят им, как и случилось. Ибо стихийное народное чувство осталось глухо к предостережениям Духовского. Осенью 1878 года во дни выступления наших войск из Эрзрума, после передачи его туркам, на глазах всего мусульманского населения армяне обоего пола буквально всех возрастов до детей включительно, бросались на землю с громким плачем и целовали следы, следы ног русских солдат. Сделать что-либо большее армяне не могли. Однако им пришлось поплатиться за свои симпатии к русским. Сразу же после ухода русской армии началась резня армянского населения в ранее оккупированных районах. Это произошло за десять лет до начала первых революционных выступлений армян".

"Безумец" - программа национального действия

Война во многом спровоцировала эти выступления. Точнее не сама война, а ее художественное описание в романе Раффи "Хент" (Безумец). Эта книга, в которой интеллигенты-революционеры, преодолевая косность народной массы и влияние церкви, поднимают народ на борьбу за свободу Западной Армении, стала своеобразным армянским вариантом знаменитого "Что делать?" Чернышевского. Главный герой - Вардан стал для поколений армянских юношей тем же, чем был Рахметов для русских народников, а заканчивался роман репликой на "четвертый сон Веры Павловны" - сном Вардана, в котором нарисована картина будущей Армении, в которой установлен общинный социализм, а курды и турки, под влиянием просвещения, слились с армянами:
Сам того не подозревая, Раффи задал исчерпывающую программу действий для партии "Дашнакцутюн", созданной в 1890 году группой армянских студентов - выходцев из русских народников. Впитавшие в себя героику исторического мифа, созданного публицистами старшего поколения, дашнаки ставили перед собой две задачи: путем "хождения в народ" донести этот миф до каждого крестьянина Восточной и Западной Армении и поднять весь народ на борьбу с турками, добившись, наконец-то, справедливого разрешения векового "армянского вопроса". В действиях молодых революционеров, особенно на первых порах, было больше романтики и энтузиазма, чем реального знания народной жизни и продуманной политики - дашнаки пропагандой, угрозами, а то и применением силы вынуждали вливаться в ряды антиосманского движения и парижских банкиров, и стамбульских торговцев, и киликийских крестьян. "Предусмотрительность и рассудительность, увы, не были добродетелью армянского деятеля", - признавался позднее один из участников движения. В армянской литературе сформировался образ дашнака с маузером в руках сгоняющего со двора корову, чтобы на вырученные от продажи деньги купить крестьянину винтовку и отправить его воевать с турками.

Для революционеров-дашнаков освобождение от власти турок было самоцелью. Они хотели одного - вызвать вмешательство держав в армянские дела. А потому им все равно с кем было вести дело - с Россией или с ее антагонистом Лондоном, что порой вызывало одновременно и кровавые трагедии в Турецкой Армении, и охлаждение к армянам в России.

Провокация мечтателей-революционеров, обернувшаяся большой кровью, разбудила подлинно народные силы - почти всюду в Западной Армении погромщикам оказывалось ожесточенное сопротивление, а в горах разворачивается партизанское движение фидаинов (гайдуков). Каждому армянину известны имена Геворга Чауша, Сероба Ахпюра, Арно, Мурада, и, наконец, человека-легенды - Андраника - сына сапожника, начавшего свой путь с организации самообороны армян в Сасуне, а закончившего его генералом Российской Армии, командующего казачьим корпусом, уже после развала Империи победившего турок в Нахичевани. Круг замкнулся - созданные воображением писателей и публицистов народные герои обернулись живыми людьми с тем, чтобы вновь стать мифом: по Армении ходит огромное количество легендарных сказаний и изречений Андраника, Геворга Чауша и других, - в их уста вкладываются наставления и поучения армянам, формулируются основные нравственные ценности народа. Одной из основных черт мировоззрения фидаинов была их твердая прорусская ориентация. Они не видели Армении вне братской связи с Россией. Вот как отозвался в 1918 году Андраник на устроенную в Азербайджане резню, в которой погибло свыше пяти тысяч русских солдат и офицеров: "Кавказские народы должны относиться к русскому народу с пониманием, принимая во внимание, что от нашествия варваров их защищал русский солдат. Нельзя так относиться к сынам России, проливавшим на протяжении трех лет борьбы свою кровь в наших горах. Русский народ не должен повернуться спиной к традиционному курсу своих отцов, предать забвению пролитую его отцами кровь на Кавказских горах и покинуть эту страну, оставляя ее на произвол судьбы, забывая даже свои будущие интересы. Он должен оставаться и защищать Кавказ и кавказские народы. На Кавказе должна быть сохранена общероссийская государственность: Как только Россия встанет на ноги, воздвигнется новая, могучая, непобедимая Россия, какой она не была никогда."

Впрочем, и дашнаки по сути своей были русскими, жили русским воздухом, русскими идеями, доставшимися им в наследство от революционной интеллигенции. Публицистка Ариадна Тыркова так описывает свое посещение редакции дашнакской газеты в Стамбуле. "Сразу обступили меня, заговорили по-русски, стали расспрашивать, что делается в России. Требовали от меня самых точных сведений, что думает Милюков, что можно ждать от октябртстов. Было такое чувство, будто я в редакции большой русской газеты. Даже самовар поставили и достали откуда-то бублики. И спорили, и острили со знанием таких кулуарных подробностей, анекдотов и словечек, точно у нас в России. И только фески на головах моих собеседников напоминали мне, что я на берегах Босфора, а не на берегах Невы". Не случайно, поэтому, что постепенно дашнаки раздвоились в народном сознании, на одну из политических партий с социалистическим уклоном и общеармянское героическое движение - и сейчас немало можно встретить армян, которые с гордостью говорят, что они дашнаки, а потом уточняют: "истинные дашнаки" (дашнакцан искакан), отрекаясь от узкопартийной принадлежности.

Начало войны ставит вопрос ребром. Турки обращаются к Дашнакцутюн с предложением поднять антирусское восстание в Закавказье и выступить там "пятой колонной". За это турки обещали армянам после победы власть над всем Закавказьем. Одновременно к Дашнакам обратилось русское командование с призывом поднять восстание в Турецкой Армении и, кажется, ничего не пообещавшее, во всяком случае - в письменном виде. Туркам ответили: "Нет", русским ответили: "Да". Последовало восстание в приграничной Ванской области и пересылка добровольцев в распоряжение русского командования. О последнем русские не просили. Однако в итоге со стороны России сражается семь армянских полков. Армяне, желая всемерно помочь России, вызывают огонь на себя. В этот момент политика Дашнакцутюн, этих армянских эсеров, кристально прорусская. Все до единой ставки были сделаны на Россию. Здесь, в отличие от российских собратьев по социализму, пораженчество и не ночевало.

Героика, волей исторических судеб, обернулась Трагедией. Правительство младотурок решается на "окончательное решение" армянского вопроса: "всех подданных Османской империи армян старше пяти лет выселить из городов и уничтожить, - приказывает 27 февраля 1915 года военный министр Турции Энвер Паша, - всех служащих в армии армян изолировать от воинских частей и расстрелять". В этой чудовищной бойне погибло около полутора миллионов армян. Остальные стали беженцами: кто, Бог весть какими судьбами добрался до европейских стран, а потом до Америки, а кого прикрыла российская армия и он успел бежать в Русскую Армению. Беженцы сосредоточивались в Ереване, численность которого начинает быстро прибывать, а административное значение расти.

"7-й корпус добровольческой армии"

Сам по себе геноцид был трагедией, но не психологическим потрясением для армянского народа - армяне сражались на стороне России и рассчитывали расквитаться с турками сполна, но вот, в 1917-м Армения лишается покровителя. Империя рухнула, и в мае 1918 дашнакское правительство сообщает, что "вынуждено провозгласить независимость" Армянской Республики. Происходит это на фоне турецкого вторжения уже в Восточную Армению, едва не закончившегося полным уничтожением армянского народа, но обернувшимся славной победой армян под командованием легендарного Дро в Сардарапатской битве. В это время роль Еревана выступает на передний план - правительство независимой Армении, практически все дашнакское, располагается в Ереване.

Впрочем, остается по крайней мере один русский, продолжавший с армянами дружить. Генерал А.И. Деникин, на дух не переносивший никаких сепаратистов и презрительно отказывавшийся от сотрудничества с какими бы то ни было национальными движениями бывших народов Российской империи, с дашнаками фактически находился в военном союзе. По выражению одного из политиков того времени «Армянская республика со своими силами составляла 7-й корпус "Добровольческой армии". От своих скудных запасов Деникин посылал в Эривань кое-какое вооружение. Армян не покидала надежда на восстановление единой России, и со своей стороны дашнакское правительство помогало армии Деникина чем могло». Вряд ли взаимопомощь была значительной, - важно скорее то, что Деникин был для армян "идеальным русским", и сам вступил в тесные отношения с такой открыто националистической силой, как Дашнакцутюн, поверил искренности ее расположения к России.

Одновременно армяне ищут поддержки у держав-победительниц, требуя воздаяния за геноцид и восстановления исторической справедливости. Сперва, на Версальском конгрессе, границы Армении очерчиваются с щедростью для самих армян невообразимой, потом все державы отказывают Армении в помощи и предлагают устанавливать эти границы собственными силами, наконец, в дни нового турецкого нашествия 1920-21 годов Лига Наций, в ответ на отчаянные призывы армян о помощи, отказывает им даже в принятии в саму Лигу: От Армении отвернулись все: циничные заявления турецких дипломатов о том, что в Турции нет ни клочка земли для армян, воспринимаются как должное, а лорд Керзон бросает фразу: "больной армянский вопрос скончался".

В отчаянии перед грозящим народу полным истреблением дашнакское правительство добровольно отказывается от власти и передает Армению большевикам, они, все же, были русскими, но и здесь армян ждут разочарования - в то самое время Ленин заигрывал с вождем Турции Мустафой Кемалем в надежде превратить его в ледокол Мировой Революции на Востоке, а потому договором 1921 года Турции передается часть исконно русской Армении - Карская область. Карабах и Нахичевань, в угоду пантюркизму Кемаля, передаются тюркскому Азербайджану, "без права передачи третьей стороне" (т.е. Армении). Еще одну армянскую область, Зангезур, спасло только то, что большевики ее не контролировали и потому никому передать не могли, там еще почти два года сражался другой национальный герой Армении - Гарегин Нжде.

"Образ всемогущей матери"

Неизвестно, что из свершившихся за всего каких-то пять лет событий было большим потрясением для армянского сознания: злодеяния турок, количество жертв, превысившее миллион человек, массовое беженство или вопиющая несправедливость последовавших за мировой войной мирных конференций, где зло не было осуждено, где армянам было отказано не только в их праве на собственную историческую территорию, не только в праве хотя бы на "национальный очаг" в пределах Турции, не только в материальной компенсации за утерянное имущество, но даже в моральной поддержке. От армян просто отмахнулись. К тому времени мир успел забыть о геноциде армян, а для них это было едва ли не тяжелее, чем сам геноцид. Они жили, разбросанные по разным странам, часто стараясь даже скрывать свое происхождение, хотя их больше нигде не преследовали, убежденные в тотальной несправедливости мира. Ряд террористических актов против турецких дипломатов дал весьма слабое утешение. Степень конфликтности армянского сознания продолжала расти. Армянский историк предполагает, что "во всем мире найдется немного национальных общин, раздираемых столь острыми внутренними противоречиями или так же полностью расколотых, как армянская община".

Единственной страной, которая в те годы не воспринималась как враждебная, оставалась Россия, и притом уже Советская Россия. Она как будто проявляла некоторую заботу об армянах. "Ненависть к туркам, рожденная погромом 1915 года, и возмущение предательством Европы, отрекшейся от армян после Лозанны, фактически вынуждает их кинуться в объятья спасительницы России. Она принимает армян, обиженных дурным обращением и отвергнутых Западом. Употребляя терминологию психоаналитиков, Советская Россия обретает образ всемогущей матери, у которой можно найти помощь и защиту от враждебного мира".

«Этот день стал днем чуда и я проснулся в Ереване»

Еревану, как и положено административному центру союзной республики, предстояло стать огромным многонациональным городом, с жителями без корней, «соцкультбытом» вместо культурной традиции и безликой застройкой… Но в дерзком плане академика Таманяна изначально было заложено другое — даже взглянув один раз на карту города его уже невозможно спутать с остальными — архитектор предполагал радиально кольцевое строение, характерное только для древних имперских городов и задававшее сразу совсем иной стиль и темп жизни, чем в новостройках. Городу-новостройке, который должен был всего за несколько лет удесятерить свое население, предстояло одновременно стать и городом из старой легенды об Аршакаване — Великом Городе, просуществовавшем всего несколько лет, пересказанной современным драматургом Перчем Зейтунцем в его «Легенде о разрушенном городе». Армянский царь Аршак создает город-символ, ради него совершаются подвиги и преступления, льется кровь, творится эпическая история, предназначенная не столько сегодняшнему дню, сколько потомкам. Но вот, город разрушен, царь в тюрьме, но замысел его торжествует:

Дармаст (приближенный царя). От Аршакавана и следа не осталось. Одна только голая земля, пепелище. Бродят по нему бездомные псы и воют. Но люди приходят туда. Со всей страны приходит туда народ. Это пустынное место стало святыней. Воины гонят людей оттуда, избивают, наказывают, бросают в темницу, но все равно они продолжают идти туда.

Аршак. Вот видишь, моя идея свободного города послужит возрождению этой страны… Я создал людям легенду, оставил воспоминание, которое будет переходить из поколения в поколение….
Этот Великий Город, много раз воплощался в армянской истории — то как Тигранокерт, то как Двин, то как Ани… Армяне часто говорят о «кочующей столице Армении», городе как символе цивилизации, символе национальной культуры противящейся уничтожению. И вновь Великий Город воплощался, на этот раз — в Ереване, соединяясь с другой стародавней армянской мечтой — о собирании рассеянного по всему свету армянского народа, как об осуществлении справедливости в мире. Это тоже Ай Дат, но это суд не над частными проявлениями зла, а над всем мировым злом. Как говорится в относящемся к XI веку сказании «О добрых временах»:

Не станет в стране несчастий,
Не будет горя и врагов,
Придет любовь и веселье,
Радость и ликование,
Ложь исчезнет,
И умножится правда.
Где ад кромешный? Он сгинул.
Где враги? Разгромлены.
Где поработители? Изгнаны.
Они уничтожены, их нигде нет.
И тогда соберется в свою страну
Рассеянный по всему свету армянский народ,
И армяне придут отовсюду,
Куда они были изгнаны
Нечестивыми погаными ордами мучителей.

Ради воплощения этой мечты со всего мира устремляются в Ереван армяне: парижане, нью-йоркцы, каирцы, дамаскцы… «Увидев, что их соотечественники собираются строить свой дом, съехались и стали работать, чтобы создать город, страну, государство. Они привезли сюда и свои святыни. Строили дома, сажали деревья, создавали памятники». Армяне едут, подчас не особенно задумываясь о том, что ждет их в сталинском Советском Союзе и, вопреки ожиданиям, движение за репатриацию армян получает поддержку советского правительства, а большинство приехавших, за исключением особо ненавистных большевикам, оказывается действительно в Ереване, а не в Сибири.

Того, что «Союз нерушимый республик свободных» «сплотила навеки» именно «великая Русь» оказывалось для армян достаточно, чтобы поверить в Советский Ереван и перенести на Советский Союз тот образ покровителя, который раньше связывался с Российской Империи. А знаменитому защитнику Зангезура Гарегину Нжде это стоило жизни: «Руководствуясь повелением своего долга, — писал он из Владимирского Централа, — будучи бежавшим из России эмигрантом, я представился русскому послу в Софии и просил разрешения легально вернуться в Россию и принять участие в войне против Турции, чтобы предложить командованию советской армии мои силы и возможности для борьбы против Турции. Тогда вся болгарская общественность ждала, что русские, пользуясь своей победой, займут Константинополь и Дарданеллы…». Сталин и в самом деле строил планы решения «восточного вопроса», позволяя ради этого обсуждение и армянского вопроса, и турецкое правительство, чтобы иметь хоть какие-то гарантии, поспешило вступить в НАТО. Но и после Сталина отождествление России с той силой, которая способна осуществить Ай Дат, воздать за геноцид, и защитить армян, остается не менее острым. До сих ереванцы встречают овацией Сильву Капутикян. читающую свои стихи давних лет:

Мне сказали тогда: погляди
Как близка к Еревану граница,
Стоит лишь Аракс перейти,
И твой город, твой дом загорится.
Я сказала: не сыщут путей,
Слишком времени минуло много
От турецкой земли до моей
Чрез Москву пролегает дорога

Ереван осознал себя не только как памятник жертвам геноцида, но и как Преодоление Геноцида, армянская победа, победившая мир. Ему удалось стать центром армянской нации, в самой Советской Армении он был самодостаточен — в нем жила почти половина населения республики. Имея свою комнату в Ереване армяне ощущали Домом весь Союз, оставаясь армянином армянин одновременно был и имперским человеком, с его широтой кругозора, величием и масштабностью мышления. Все признали в Ереване осуществление героического мифа армянской истории. Поэтому неслучайно Хачик Даштенц, автор романа-эпоса, посвященного истории федаинского движения «Зов Пахаря» приводит своего главного героя — ветерана-федаина, эмигрировавшего из СССР, умирать на гору Арарат, при свете ереванских огней:

«Что за свет возносится к небу, разрывая ночную тьму? Чудо… В ужасе он попятился назад — ему стало страшно. Откуда же этот свет? Он встал во весь рост и посмотрел в обратную сторону — свет шел оттуда. Он увидел внизу новый мир. И, закричав от восторга, он упал без памяти на вершине Арарата.

— Это твои огни, Ереван! Значит ты есть! Есть Армения! Она жива! Сильная, светлая, большая Армения!».

Самый счастливый советский город

Ереван создавался одновременно и как созидательное осуществление Ай Дата, через культурный расцвет, через торжество цивилизации, и как имперский город, жизненный центр народа, связывающего свои чаяния с покровительством России. Собственно потому-то ереванцы и могли спокойно строить дома, разбивать скверы, отливать из бронзы памятники национальным героям, что силовое решение «армянского вопроса» было переложено на Империю и ее армию. Формула ереванской идеи, спасшей нацию от духовного кризиса, была проста: культурное творчество под покровительством России.

И армяне творили. Творили не только город, — хотя мало найдется в мире городов со столь уютной застройкой, с таким обостренным ощущением Дома на каждой улице, в каждом дворе, с таким гармоничным сопряжением исторической легенды, выраженной в памятниках и музеях, щедро рассыпанных по всему городу, с современностью, свидетельствами того, что история продолжается, что жизнь не замерла… Творили особую, уникальную среду человеческих взаимоотношений, удивительно плотную, какая обычно существует там, где люди живут рядом не одну сотню лет. Еревану предстояло выковать единую нацию из людей разных привычек, культур и обычаев, которых зачастую объединяло только общее имя армян. Армяне построили потрясающе уютный город, где весь план, все строения (кроме неизбежных «спальных районов», один из которых и поныне носит привычное русскому уху и странное для Армении название — Черемушки), все площади, парки, скверы были продуманы со вкусом и любовью и в каждый метр которого было вложено много человеческого труда. Отсюда те предупредительность, деликатность, внимательность к чужому мнению, характерные для ереванцев — прежде всего надо было не перессориться, избежать конфликта. О каких ссорах могла идти речь, если все вокруг были свои, армяне…? А потом город стал вырабатывать свой собственный стиль жизни, сначала наполовину в шутку, а затем и всерьез, начали сочиняться прямо на ходу «древние армянские традиции», довольно скоро расписавшие жизнь «правоверного» ереванца в строгий ритуал. Город оказался разбит на круги общения — «шрджапаты», внутри которых царили взаимопонимание и взаимопомощь, но которые были закрыты от чужаков. Поэтому переселенцы – неармяне и не приживались в Ереване, — к ним были дружелюбны, учтивы, но в ритм жизни города они не вписывались. И все это — без малейших следов ненависти или неприязни к «русским оккупантам», характерных для некоторых других республик Союза, напротив, большей преданности и благодарности России, чем армяне, не проявлял никто. Просто армяне хотели оставаться армянами, противостоя, в том числе, и демографическому давлению — из немусульманских республик Союза рождаемость в Армении была самой высокой, а семьи — самыми большими и крепкими. Причиной такого взлета было не забвение некоторых из страниц своей истории, а ощущение внутренней победы. Разделенный, переживший геноцид, разуверившийся было во всем и вся народ смог-таки создать свой город, свою столицу — Ереван, ставший точкой собирания армян рассеянных по всему свету, смог начать новую страницу своей истории, основать свою новую, не имевшую аналогов в прошлом ереванскую цивилизацию. Несмотря на психологические трения Ереван во многом был дитем Российской империи — не хочу говорить, Советской, поскольку уверена, что в данном случае это не имеет значения.

Я приведу цитаты из статьи Манвела Саркисяна, противопоставляющей ереванских и карабахских армян, написанной несколько в полемическом тоне (что показывает уже ее название «Ереван против Степанакерта») и потому в чрезмерно прямолинейных и резких выражениях: «Сформировавшись как дитя советской империи за короткий период 1930 — 80 годов, современный Ереван редко чувствовал себя ответственным за всю нацию. Это был город, развивающийся и творящий сам себя. Высшим авторитетом для него была центральная советская власть, которой только он и готов был служить от души... Являясь олицетворением героического мифа — термин не мой (Это мой термин. - С.Л.) — армянского народа, он воспринимал восторженное отношение к себе всей нации как должное. Ереван стал ареалом-театром реализации национальных идеалов, в наибольшей мере, идеалов спюрка [диаспоры], идеологических догматов Айдата. И это выработало соответствующее восприятие реальности у его жителей. Главной его особенностью было то, что все ценности были отнесены в историю — реальности не существовало, реальность только мешала, реальность сузилась до беззаветного служения империи... Существовала лишь бесконечная благодарность советской империи, обеспечивающей возможность проявления национальной мечты. Бесчисленные учреждения и предприятия союзного подчинения стали символами воодушевленного служения империи. А если и было робкое недовольство империей, то только тогда, когда ощущалось недостаточное уважение со стороны империи к национальным абстракциям, и не более того». Автор, конечно, утрирует, но за полимическим тоном ее скрывается много правды.

Империю любили не просто как гарант мира и спокойной жизни армян, не просто из восхищения сильным государством, ее любили из-за своей причастности к ней, как бы к ее тайне. Ереван был ее порождением, ее дитем, он мог расти и хорошеть под ее заботой и отвечать ей своей любовью и своей заботой о ее интересах. Тот Ереван, который возник на месте маленькой провинциальной Эривани, никогда не знал дурного к себе отношения. Он был как ребенок воспитанный в счастливой семье: немного капризный, избалованный, но добрый и преданный. Он даже помыслить не мог, что на его долю выпадут блокада, холод, голод, длинные темные ночи.

И это были имперские армяне, армяне, любившие империю и считавшие ее своей, родной. Они верили в законность империи, в справедливость империи.

Полторы тысячи лет до того армяне не жили столь спокойно и не чувствовали себя столь сильными. Это был период расцвета армянской науки, архитектуры, скульптуры, литературы, живописи и поэзии. Творчество почти возводилось в культ. В ереванских кафе любили интеллектуальные разговоры, споры.

Город, казалось, действительно, почти не думал о реальности.

Все оборвалось в один миг, в ночь Сумгаита.

С.В. Лурье, Е.С. Холмогоров