Русское западничество и Россия как Удерживающий

Русская Idea. Сайт консервативной политической мысли, 31.10.2018

РI с большим удовольствием предлагает нашим читателям точку зрения постоянного автора данного ресурса, культуролога, политолога и публициста Светланы Лурье, сознавая, что этот очень и очень искренний текст выводит дискуссию о внешнеполитической ориентации русского консерватизма на новый уровень. Он сталкивает приверженцев особой – имперской — миссии России (удержать мир от окончательной победы «либерального глобализма») с адептами изоляционизма, для которых борьба популизма и глобализма есть внутреннее дело Запада, и не дело России всерьез участвовать в этом чужом для нее конфликте. Нам кажется, что этот спор, который мы надеемся продолжить, более важен и перспективен, чем многие другие расколы, пронизывающие российское консервативное сообщество.

«Тайна беззакония уже в действии,

от среды удерживающий теперь»

(2 Фес. 2:7)

Русская смута нарастает.

Подъем народа, вызванный объединением большинства россиян вокруг «Крымнаш», еще продолжает выражать себя в определенных стихийных этнических процессах самоорганизации народа в форме общего самосознания и роста чувства собственного достоинства, но грозит смениться смутой в результате попрания воли того «крымнашистского большинства», на которое да сих пор опирался президент России.

Причина этого − разочарование в нашем президенте, получившем полгода назад беспрецедентную поддержку народа, выдавшего ему тем мандат на устранение от власти антинародных политиков − либеральных глобалистов − и подъем страны, но отдавшего (вынужденно или добровольно) либеральным глобалистам власть в стране, которую они уже выразили издевательским попранием социальной справедливости пресловутой пенсионной реформой.

Впрочем, такой разворот можно было бы предвидеть после проявленного президентом за полгода до того равнодушия к протестам против пресловутой «Матильды» представителей пропрезидентского электората – православного большинства. (Некоторые и предвидели.) Впрочем, православие самого президента всё еще внушает некоторые надежды…

Возникло и разочарование в президенте не нашем, американском, с антиглобализмом которого русские связывали надежды на выход России из-под все усиливающегося враждебного, пока словесного и дипломатического, обстрела со стороны наших западных врагов и конкурентов, называемых эвфемизмом «наши партнеры», иссякла и надежда на значимую победу на Западе здравых сил, которых можно было бы назвать «партнерами» чистосердечно.

Отсюда − идея замкнуться в себе, обратиться к идеологии изоляционизма, развивать нашу собственную цивилизацию, сосредоточиться на ней, а в условиях неблагоприятной внутриполитической конъюнктуры − обратиться к идеологии «малых дел». Это во многом кажется правильным, и с этим трудно спорить. Поспорить с этим можно только, если осмыслить роль и миссию России (без которой она перестанет быть Россией и не будет никакой русской цивилизации) в терминах метафизических.

Мы, как правило, не мыслим в таких метафизических категориях – хотя они самые верные и, парадоксально, самые понятные. И в них мы попытаемся обосновать очень своеобразное православное русское западничество.

Начну с того, что выскажу одно принципиальное несогласие с Вадимом Цымбурским. Да, Россия с упорством, достойным лучшего применения, на определенных этапах истории вмешивается в европейские дела на стороне одной из европейских сил и огребает себе на голову кучу неприятностей. Но отсюда не следует, что она должна пропустить цикл и не вмешиваться, тем самым себя упрочив и обезопасив. Потому что так Россия себя вовсе не упрочит и не обезопасит, прежде всего потому, что просто перестанет быть Россией, которую мы знаем.

Россия – она такова, что должна вмешиваться в европейские дела, по определению. Поясним.

Можно спорить, было ли благом для России прорубание Петром окна в Европу. Я полагаю, нет, не было, Россия должна была развиваться как совершенно особый мир. И все те беды, которые мы получили в ХХ веке, ведут свое происхождение из европейского выбора России, сделанного на рубеже XVII–XVIII веков. Именно они породили фатальный раскол в русском обществе и западническую элиту, вставшую над народом и презиравшую народ, которая и привела Россию к катастрофе. Но окно уже раскрыто…

И нет возможности окно закрыть. Попытались при Советах, вывесили железную занавеску, ан нет, и железная продралась. Потому что русские очень любопытны к европейской жизни. И нет смысла снова и снова доказывать, что Европа всё равно считала и будет считать Россию чужой. Пусть, а нам всё равно есть дело до всех европейских дел, и мы будем совать нос в Европу… не мытьем, так катаньем. Так будет всегда, пока сохраняется российская идентичность.

И вот почему. Посмотрим на проблему популизма в Европе. Мы, то есть большинство простых русских, его поддерживаем потому, что он выступает против того, что в Европе есть, как мы твердо убеждены, неправильного: различных извращенных проявлений толерантности, от национальных до сексуальных. Мы за «старую добрую Европу». Не потому только, что некоторые из популистов неплохо относятся к Путину. Мы, то есть большинство русского народа и тех народов, которые русские ведут за собой, таким образом, поддерживаем в Европе то, что мы видим как правильное, соответствующее нашему о ней представлению и согласующееся с тем, что мы почитаем за доброе. (Не полностью, конечно, поскольку Европа для русских идеал, но всегда идеал неправильный, ибо не православный.)

И это доброе мы в Европе всегда будем поддерживать, поскольку мы последние 300 лет видим европейские внутренние альтернативы как собственные. И мы за них готовы бороться, как за собственные альтернативы.

Это может показаться порочным кругом.

Но, во-первых, европейские альтернативы уже въелись нам в плоть и кровь, мы мыслим и чувствуем во многом на их языке.

А во-вторых, и это главное, на их языке нам сейчас удобнее выразить наше существенное содержание в мире. Сыграть свою роль Удерживающего, призванного остановить мир на грани моральной катастрофы, за которой придет и геополитическая катастрофа и уже… эсхатологическая.

Антихрист, правильно то или не правильно, мыслится как существо, действующее в европейской парадигме. Он против Христа, а значит, родится в мире, соотносящем себя с христианской цивилизацией, в одежды которой будет рядиться. И потому русские чувствительны более всего к грехам западного европейского мира, а, скажем, на извращения индийцев мы мало реагируем. И потому, конечно, что европейские извращения, по причине связности русской цивилизации с европейской, для нас заразны, нам передаются, а индийские, скажем, в основном только через посредство западного ориентализма, как всякие там экзотические увлечения кришнаизмом и прочим.

Уже ввиду этой заразности для нас различные западные веяния подлежат нашей оценке и вызывают противодействие. Но дело еще и в том, что в нашем менталитете, от которого нам не отказаться, многое в понимании добра и зла выражается в европейских категориях. Вот мы смотрим на разные безобразия на Востоке и часто почти не оцениваем их в непосредственных моральных категориях, поскольку они для нас экзотичны, лежат отчасти вне нашего понимания, существуют как бы в ином интенциональном мире.

Мы, скорее, дивимся и ужасаемся, чем даем таким безобразиям однозначную нравственную оценку. (Это с моральной точки зрения не совсем правильно, но культурологически вполне объяснимо.) А вот добро и зло, творимое в Европе, творится в нашем мире, мы его непосредственно оцениваем и самым естественным образом поддерживаем позицию добра, той альтернативы, относительно которой мы убеждены, что она добро. Делаем мы это практически инстинктивно, ровно так же, как мы оцениваем то, что происходит на нашей улице с нашими соседями. И не занять позицию добра в европейских делах мы просто не можем, это происходит само собой в силу самой нашей нравственной природы.

А поддержав добро, мы будем не мы, если не попытаемся его проявлениям помочь. Именно поэтому мы оказываемся всегда перед дилеммой, о которой и говорил Вадим Цымбурский: вмешаться или нет в европейские дела. А по сути дилемма эта чисто умозрительная.

Мы катастрофически потеряем в своей самооценке, будем в своих глазах смотреться жалко, если решимся бросить доброе на произвол судьбы. Мы в своих собственных глазах, как бы мы противное сами себе в теории не обосновывали, будем казаться себе подлецами. Именно потому, что добро и зло выражает себя в наших же привычных категориях и для нас очевидно. Согласись мы с рецептом воздержаться от вмешательства в европейские дела на стороне очередной «альтернативы добра», и мы нанесем себе непоправимый ущерб – катастрофически пострадает наша идентичность, которая у нас очень идеалистическая, хотим мы того или не хотим.

Россия, отказавшись служить тому, что считает правдой (а отрешиться от того, чтобы выносить суждение, она органически не может), перестанет быть Россией, которую мы знаем.

Но о чем говорит эта ценностная восприимчивость европейского опыта? Нет, она не означает, что мы – Европа.

Наше ценностная восприимчивость к европейским делам имеет другое свойство. Мы были три сотни лет учениками Европы, что очень четко отразилось во всей русской литературе и философии XIX века. У нас, однако, есть что-то особое, свое, что отличает нас от Европы. Но Европу в идеальном нравственном плане за эти века мы впитали в себя полностью, интериоризировали ее, идея ее целиком присутствует в нас.

То, что нас от Европы отличает, это то, что в нас сверх европейского опыта, это наше Православие. Оно, с одной стороны, подвигает нас к определенной самоизоляции, ощущению себя в качестве особого самодостаточного мира, но, с другой стороны, и делает особовосприимчивыми к добру и злу окружающего мира. Это не говоря уже о том, что, повторюсь, зло из внешнего мира может быть заразным, когда этот мир в силу истории и ментальности не такой уж и внешний.

То, что мы не Европа, выражается в том, что европейские альтернативы – это для нас некие всечеловеческие альтернативы, всечеловеческие, но не вполне российские. Совершенно очевидно, что те формы, в каких в Европе рядиться добро и зло, у нас рядиться не может. Несмотря на заразность европейского зла для нас, оно трансформируется у нас в какие-то уже совсем запредельные формы уродства, и потому мы должны быть особо начеку. Но что касается форм добра и зла, то повторю, мы воспринимаем европейские формы как нормативно-общечеловеческие.

В значительной мере мы распространяем это и на порождение европейской цивилизации – Америку. А свои собственные формы выражения добра и зла видим как особенные, лишь нам присущие.

В плане же того, что понимается как общечеловеческое, у нас с Европой масса пересечений. Но нельзя говорить о тождестве неких российских и европейских внутренних альтернатив и избирательном сродстве на их основе. Здесь более сложная конструкция, в результате, мы, поскольку европейское добро представляется нам универсальным, воспринимаем его как свое, как часть своего. А европейцы, в силу того, что у нас есть особенного, нас из универсальной системы исключают, поскольку то, что у нас ними сродственно, что сами мы видим как универсальное, для них кажется столь естественным, что они этого в нас не видят, да и наше особенное стоит перед ними как стена, не позволяющая видеть в нас детей Европы, которыми мы в значительной мере в силу исторических судеб являемся. Достоевский определяет это наше качество как всечеловечность.

Как преломляется наше особенное сейчас? Можно назвать его особой исторической ролью Удерживающего – не стоящего над схваткой, а напротив, принимающего в ней самое активное участие, но с позиций не столько политических, но скорее эсхатологических.

И вот такими мы оказываемся перед животрепещущими альтернативами европейского добра и зла. И как субъекты, соучаствующие в политической жизни со своими слабостями и пороками, и как Удерживающий в силу этого самого особенного, которое не воспринимается европейской цивилизацией. Парадокс ситуации состоит именно в том, что представители альтернативы, противостоящие творящемумся на Западе злу, могут и не видеть в России выражение альтернативы добра, противостоящей тому же самому злу. (Отсюда антироссийский почти консенсус в Америке.) Или видеть ее сугубо прагматически. (Отсюда специфика взаимодействия с европейскими популистами.)

Нынешняя европейская цивилизация неоднородна.

В ней, грубо говоря, две внутренние альтернативы. Одна, превалирующая сегодня, – либеральная, глобалистская (от якобы всечеловечества идущая), та, что в основе своей порождена ценностями эпохи Просвещения и европейского модерна с их акцентом на правах индивида и отказе от любой групповой идентичности: религиозной, национальной, патриотической, а теперь уже и гендерной. Ее главным воплощением сегодня является Евросоюз с его постхристианством, толерантностью, политкорректностью и мультикультурализмом. Впрочем, определенная групповая идентичность у современных либералов-глобалистов остается, хотя они ее не всегда афишируют, – идентичность по принадлежности к элите. Глобалисты выражают интересы тех, кто живет в глобальном мире без границ, мобилен и достаточно обеспечен для того, чтобы пользоваться «благами цивилизации». Последние сегодня обещают в ближайшие годы и десятилетия человеку практически бессмертие за счет достижений медицины и компьютерных технологий – пресловутого искусственного интеллекта.

Это – альтернатива глобального атеизма или специфической квазирелигии из обрывков восточных культов, через «окно Овертона» открывающая путь самому разнообразному греху (и еще раз, греху!) как инструменту подчинения народов, а в нашем понимании – открывающая путь Антихристу.

Эта тенденция выражена, и даже очень, и в России, и вот как раз российский глобалист Алексей Кудрин недавно и заявил стране, что через 10-15 лет человек станет практически бессмертным. Не каждый, конечно, а тот, кто принадлежит к элите. И в России, между прочим, под эгидой РАН финансируются и такие странные программы, как обеспечение человеческого бессмертия за счет переноса его сознания на электронный носитель. За какие такие грехи может отвечать электронный носитель, кому сострадать, чего бояться, кроме отключения электричества? Понятия о человеческой душе, которая духовна, не материальна, а потому ни на какой носитель не переносима, но в которой суть человека, у глобалистов не существует. Эта глобальная элита, представляющая у нас экономический блок правительства, является частью мировой элиты, и, конечно, такие ценности, как Православие, народ ей кажутся вредными.

А такие российские ценностно-геополитические проблемы, как украинская, являются для них только досадным недоразумением.

Что на Западе либерализму и глобализму пытается противостоять? Вовсе не христианство, поскольку западное христианство имеет уже очень жалкий вид и потеряло почти всю духовную ценность. Глобализму противостоит популизм, который отдает порой определенную дань религии или даже носит религиозно окрашенный характер, как в Польше, но, по сути, тоже имеет светское основание, ибо идет он националистского проекта. Популизм в современном мире – это идеология, отражающая интересы некоего условного большинства с его консервативной групповой идентичностью: религиозной и национальной, а также протекционистскими экономическими интересами. На такое белое консервативное большинство в своей стране ориентируется, например, Дональд Трамп.

В России у большинства глобалистская мировоззренческая система встречает глубокое противодействие, и даже наши нынешние власти, хотя с отступлениями и уступками, до последнего времени противостояли этой идеологии, но не ясно, как это будет в будущем. Поэтому, когда до нашей консервативной общественности, коей стихийно является и большинство русских и нерусских в России, доходят новости о тех силах на Западе, которые хотят противостоять глобализму, возникает горячее желание выступить с ними в союзе. Желание естественное, поскольку в любом практически случае – это борьба человека против «сверхчеловека», монстра, помимо всех политических выгод и невыгод.

Глобализм и либеральная идеология – это такие уродливые порождения секулярной европейской культуры, бороться с которыми необходимо и естественно для человека доброй христианской воли. Но вот возможно ли сотрудничество с европейскими популистами и в чем?

Те, кто выводит себя из рамок глобальной либеральной идеологии, в большей или меньшей степени остаются носителями своей собственной религиозной, культурной, исторической и моральной традиции. И на первый план, порой, выступает отнюдь не только то, что нас объединяет, но и то, что фатально разделяет. Так успехи польской партии Ярослава Качиньского «Право и справедливость» в борьбе с либерализмом и глобализмом впечатляют. Но нам трудно выступить с ними единым фронтом. Та политическая программа, которую «Право и справедливость» продвигает, может показаться вполне обычной программой европейских консерваторов: против диктата Евросоюза, против попустительства миграции в страну представителей чуждых культур, за традиционные ценности, плюс экономический протекционизм.

Но мы для них враги более, чем глобализм, ибо мы православные и имперцы. Русский же не смотрит на поляка как на врага, а, скорее, как на некий курьез человеческой природы, порой вызывающий даже симпатию; поляки же, в свою очередь, страшно обижены на русских за то, что те не испытывают к ним ненависти. Так что такое польский популизм объективно, борющийся с глобализмом, но и с Россией тоже? Как нам, в виду нашей позиции внутри и вне европейской цивилизации, с этой польской реальностью совладать?

Проще, наверное, вопрос с итальянскими, австрийскими, французскими популистами. Они России симпатизируют, но не потому, что понимают Россию и русских, а потому, что используют ее как некий символ противостояния глобалистскому миропорядку. И хотя многие их ценности простому россиянину понятны и вызывают поддержку, нельзя говорить, что ценности у нас общие. Имеется избирательное сродство, которое дает нам возможность для сотрудничества в частных случаях, казалось бы, без широкой перспективы. Но не стоит ли за этим ситуативным сотрудничеством более глубокий смысл?

Теперь самое сложное: скажем слово про Трампа. Трамп заявил себя как выразитель интересов не глобализма, не либеральных «сверхчеловеков», а державы и населяющих ее граждан, вернее, большинства американцев, связанных с традиционной американской идентичностью, то есть белых американцев-христиан. Кому-то эта идентичность может не нравиться, но она – человеческая. И потому, например, многие наши соотечественники заинтересовались в прошлом августе баталиями в Америке, связанными со сносом памятников конфедератам. Не потому, что одобряют рабовладение и хотят как-то унизить афроамериканцев, а потому, что за меньшинствами, в том числе расовыми, прячется и через них находит себе выражение античеловеческая идеология. Мы поддержали тех, кто восстал против нечеловеческого, противоестественного, за кем стоят амбиции на «сверхчеловечность».

То, как Трамп понимает интересы своей державы, нам крайне неприятно. Более того, мы уже балансируем на грани войны. Сам Трамп говорил, что видит во Владимире Путине соперника, но соперничество может быть слишком жестким. Можно допустить, что даже не из принципиальных, а из шкурных интересов удержания себя у власти Трамп может стать воплощением русофобии или даже спровоцировать реальное столкновение наших стран.

Но нет ли причин и даже в этом случае при определенном раскладе сохранять к Трампу некоторую тень одобрения? Парадокс?

Поэтому мы в России продолжаем сохранять симпатии к Трампу, хотя ему не просто не удается ничего сделать для улучшения российско-американских отношений, на что он подавал надежды, но сами эти отношения наши сегодня грозят пойти в разнос. Остается для нас важным просто то, что он пытается выступить против либерально-глобалистского истеблишмента. Просто потому, что в Трампе человеческое противостоит тому, что идет от Врага человека (Ведь понятно, что между нашими державами, по определению, соперничество не на жизнь, а на смерть.)

И потому есть в Трампе что-то существенно правильное, наряду со многим неправильным. Трамп может быть нашим врагом, но он не воплощение мирового зла, чего нельзя с уверенностью сказать о его противниках, либералах-глобалистах. И это так даже в случае, если произойдет реальное столкновение с Америкой.

В этом, собственно, трагизм мироустройства, присущий не только нашему времени, но сейчас – обострившийся. Собственно, любое человеческое проявление нуждается в сочувствии, если оно противостоит сверхчеловеческому (или нечеловеческому). Людям свойственно впадать в заблуждения, притом жестокие, отношения между народами не могут быть воплощением гармонии, ибо «мир во зле лежит». Но мы тогда выполняем свою роль Удерживающего, когда умеем ценить и поддерживать все эти ростки сопротивления нечеловеческой силе.

А возможно это только в виду особого отношения русских к европейской цивилизации.

Выстраивая свою роль в мире, русские должны исходить не из черно-белой схемы «друзья России – враги России», а из понимания принципиального трагизма мира. Принимая свою роль Удерживающего, мы должны понимать свое сродство с теми, кто объективно выступает против антихристианской цивилизации. Даже тогда, когда они нам враждебны. Потому что надо отличать человеческую вражду, например, вражду соперничающих держав, с противостоянием античеловеческой идеологии и ее носителями даже тогда, когда последние, может показаться, милостивы к России. Потому что либералы-глобалисты – бескомпромиссные враги и России, как православной страны, и самого Христа, Того, кто является краеугольным камнем нашей цивилизации, да и всего человечества, если оно, даже Христа не ведая, живет по естественным законам, ибо они, либералы-глобалисты, предтечи Антихриста, живут по законам противоестественным.

И как православные христиане мы от этой эсхатологической вражды никуда не уйдем. И будет разворачиваться она на поле постхристианской европейской цивилизации. Сейчас у нас есть большой соблазн европейское поле игры покинуть. Основной мотив к тому – понимание, что мы в Европу не будем приняты, никогда. Да, мы иные. Нам самим стать Европой было бы смерти подобно: мы потеряли бы суть своей цивилизации. Но основная наша роль – европейская, основное наше действие – действие в Западном мире, который называл себя в прошлом христианской цивилизацией. Все неприятие Европой русского начала, и исконное, ввиду противостояния Православия и католичества, и особенно вновь приобретенное, идущее от распространения постхристианских – антихристианских – ценностей, все это надо осознавать и понимать то, что неизбежно отделяет нас от Европы и Запада.

Но работать надо в парадигмах Европы и за истинную Европу, в Европе, в европейских же рамках.

Иначе мы убегаем от своей роли Удерживающего и наносим удар по собственной православной российской цивилизации. Да и в самом обыденном смысле мы будем не мы, если не поддержим то, что видим, как доброе, в противостоянии с тем, что видим, как злое.

Сейчас, когда Россия находится под огнем резких, злых и часто безосновательных нападок со стороны стран Запада, которые, кроме всего прочего, кажутся хаотичными и иррациональными, когда идет Вторая Холодная война и не исключена война горячая, многим россиянам хочется распроститься с Европой и забыть о ней, сосредоточиться в своей цивилизации. Это желание понятное, естественное и во многом плодотворное. Прежде всего потому, что реализация его дала бы возможность сосредоточиться в себе, развивать свою православную цивилизацию без оглядки на секулярные толерантные постхристианские нормы западного мира, сосредоточиться в себе. Собраться с силами, в том числе и моральными.

Но ради чего собраться? Не ради ли того, чтобы сыграть свою роль Удерживающего? Не ради нее ли мы призваны в мир на Закате мира? Не ради ли того, чтобы попытаться нейтрализовать античеловеческое зло, выражающееся сейчас в либеральном глобализме.

В этом разрезе наши отношения с западными странами приобретают многомерность. И чтобы эту многомерность понести, надо обладать большой мудростью и христианским смирением, тем, чему и учит нас наша цивилизация. Понимая, что Америка – любая, и демократическая, и консервативная – наш соперник, готовый всегда стать прямым врагом, надо видеть в Америке, как и в Европе тех, кто работает против античеловеческого мира. Так, Трамп, даже если он вводит санкции против России, даже если готов ударить по нашим союзникам, имеет для нас вполне определенную ценность. Поскольку то, что мы является врагами – это следствие человеческого расклада сил. Геополитического закона соперничества держав, нетерпимости и ревности двух империй, каждая из которых явно или скрытно хочет быть единственной, вобрать в себя мир. Это всегда так. От этого не уйдешь, ибо известно, что «мир во зле лежит».

Но то, что несет с собой «глобальная элита» – это против человеческой сущности вообще: и нашей, и западной. Не знаю, как это преломляется на Востоке, где, например, китайский тоталитаризм является удобной средой для апробации глобалистских моделей контроля за «плебсом». Не дай Бог, если в мире восторжествует восточная модель и восточная тирания: мы вместе с западным миром окажемся во власти чуждой и непонятной нам логики, основанной на языческом мировоззрении. Поэтому России есть смысл бороться за Запад, за «бремя белого человека», во имя того, что есть лучшего в белом человеке-христианине. И за то, чтобы содействовать тем силам на Западе, кто объективно освобождает мир – как Запад, так и Восток от предтечей Антихриста.

Когда мы говорим о русской цивилизации и русском мире, пытаясь определить ее суть, мы должны говорить о ее идее. Но идея русской цивилизации, которую могут предложить православные и которая может быть понятна как русским, так и другим народам русского круга, как православным, так и российским мусульманам (как это показал опрос, который я недавно проводила), как нашим «белыми», так и нашим «красными» – это идея борьбы за человеческие нормы жизни, за традиционные ценности, которые противоположны системе либерально-глобалистского насаждения греха и тотального контроля над людьми, нивелирования творческих способностей людей, формирования человеческой биомассы.

Это идея и есть выражение роли Удерживающего в мире, которую должна исполнить Россия.

Трудно провозглашать такой путь, когда глобалисты-либералы наступают в нашей стране. Борьба с глобалистами становится нашей внутриполитической борьбой. Хуже того, наступление либералов, которые мыслятся как западники, поскольку являются воплощением западной по происхождению альтернативы, заставляет мыслить в традиционных для русской жизни категориях противостояния славянофилов и западников, что есть упрощение, препятствующее необходимой активности русских на европейском поле. Изоляционизм очень соблазнителен, но миссия у России всемирная, эсхатологическая, и изоляционизм для нее – самоубийство. И миру он, очевидно, пойдет во вред. Оправдан ли даже временный изоляционизм, поскольку он сделает основой нашего развития иную идею, нежели структурирование себя вокруг роли Удерживающего? Наше антизападничество же должно проявить себя в защите мира от западного либерального глобализма.

Сегодня, когда либерально-глобалистская элита в России у власти, задача самореализации России как Удерживающего особенно трудна. Может быть единственный пример, как себя должен вести в такой ситуации честный российский политик, – это Наталья Поклонская, которая встает и одна идет против системы по всем болевым точкам российского общества. Будь то попрание святынь, как в случае с пресловутой «Матильдой», будь то социальной справедливости – очень важной для русских, как в случае с пенсионной реформой.

А задача интеллектуального класса – подготовить обоснование российской идеологии, основанной на роли Удерживающего, идущей от Православия, но ясной всему «крымнашистскому» большинству, «ватникам», русским и народам русского круга, и адекватному пониманию большинства в странах и «старой доброй Европы», и белой консервативной Америки.

Светлана Лурье
Кандидат исторических наук, доктор культурологии. Ведущий научный сотрудник Социологического института РАН (Санкт-Петербург)